Оскар Ратти - Секреты самураев. Боевые искусства феодальной Японии

История Японии содержит описания нескольких знаменитых конфликтов, которые произошли у заставы Хаконэ, расположенной на дороге Токайдо между Киото и Эдо, а также у заставы Фукусима на дороге Накасэндо. Основная цель данной системы, очевидно, заключалась в осуществлении контроля над даймё, их женщинами и их оружием, поскольку, как мы читаем у Цукахира, «выезд женщин и завоз оружия считались первыми обязательными шагами при подготовке к атаке на сёгунат» (51). По сути, в период Токугава даймё подвергались самому жесткому контролю, какой только можно себе представить. Кроме того, эта система контроля оказалась настолько эффективной, что сепаратистские тенденции определенных даймё (особенно из тех правящих кланов, чьи земли были расположены вдали от Эдо) за два столетия были полностью подавлены, и им пришлось ждать редкого стечения благоприятных обстоятельств – «пришествия варваров» в 1853 году и ослабления правительства Токугава извне, – прежде чем у них появилась возможность вновь заявить о себе в полный голос.

Методы, изобретенные для осуществления полного контроля над этими важными верхними эшелонами букё, будут проиллюстрированы в следующем разделе. Сёгун имел неограниченную власть военного диктатора над населением тех провинций, которые находились под его прямым контролем, а через даймё – и над всеми остальными провинциями Японии. Крестьяне регистрировались по месту жительства, и им было строго запрещено покидать свои деревни. Торговцы и ремесленники, составлявшие основную часть населения городов и крупных провинциальных центров, должны были проходить регистрацию в соответствующих гильдиях и корпорациях (дза), чьи руководители несли ответственность за поддержание строгого контроля над своими подопечными, и, кроме того, им вменялось в обязанность информировать высшие власти обо всех «необычных» настроениях в своих профессиональных объединениях. Сами представители воинского сословия также находились под бдительным наблюдением, которое осуществлялось через цепь прямых начальников, связанных друг с другом клятвой верности клану, дому или какому-то конкретному человеку. Как и в Эдо, во всех крупных городских центрах Японии контроль над передвижением простолюдинов осуществлялся с помощью специальных ворот, установленных на каждом городском перекрестке. Эти ворота находились под наблюдением особых представителей даймё, которые проверяли пропуска тех, кто пытался пройти из одного квартала в другой в ночное время, когда ворота были закрыты, и даже днем выборочной проверке подвергались люди, чьи лица были незнакомы стражникам.

Наказания за несанкционированные передвижения и прочие преступления были необычайно суровыми и (к большому удивлению европейских наблюдателей, но в полном соответствии с принципом коллективной ответственности, типичным для клановой системы) затрагивали не только самого виновного, но и всю его семью.

Существовало два типа наказаний: самые строгие варьировались от общественного порицания до тюремного заключения, публичной порки, экспатриации и смертной казни; к легким относились такие наказания, как нанесение татуировки, конфискация собственности и понижение в классе или ранге. Наказание варьировалось в соответствии с классовой принадлежностью и рангом преступника и сопровождалось различными ритуалами. Представители воинского сословия несли самую тяжелую ответственность перед законом за любое правонарушение, поскольку их проступок расценивался как прямое оскорбление той системы, представителями которой они являлись и которую должны были поддерживать.

При рассмотрении основных норм морали, принятых в феодальной Японии, становится очевидным, что вся концепция государства была основана на взаимоотношениях между начальником и подчиненным. Правительство Токугава в качестве официального морального кодекса приняло одну из интерпретаций конфуцианского учения, автором которой был сунский неоконфуцианец Чжу Си (1130–1200), особо подчеркивавший важность беспрекословного повиновения и преданности подчиненного своему начальнику. Его представление конфуцианских идей (суси-гаку или согаку ) стало «теоретической основой феодального общества» (Goedertier, 273), и дошло даже до того, что официальным декретом было запрещено преподавание неортодоксальных учений в государственных школах.

Основными принципами суси-гаку являлись вертикальная иерархия и жесткий прагматизм в исполнении обязанностей, наложенных на человека теми, кто расположен выше его в этой иерархии. Данная интерпретация умалчивала о том, что высокое общественное положение может быть не только наследственной прерогативой, но и результатом высоких личных заслуг, и в ней также отсутствовала концепция социальной справедливости для всех членов общества (включая императора и сёгуна). Эта версия конфуцианской теории взаимоотношений правительства и общества стала искрой, пробудившей интерес к трудам китайских мыслителей и давшей рождение философским школам, которые не всегда вызывали одобрение у военных диктаторов. Однако достаточно долгий период времени данная интерпретация укрепляла позицию сёгуна и оправдывала консолидацию власти в его руках. Она также предоставила материал для более четкой формулировки «кредо» воинов (буси) и «пути» ( до) самурая, которые гармонично слились в кодекс чести, ставший известным как «путь воина» ( бусидо).

Благодаря всем этим мерам юридического, философского, военного и социального характера в стране просто не могло произойти нечто «неожиданное» как на практике, так и в теории без ведома правителей из клана Токугава. Им принадлежит «сомнительная заслуга называться одним из первых правительств в мире, которое сумело организовать обширную и весьма эффективную сеть тайной полиции и сделать ее одним из важнейших государственных органов. При таком многовековом опыте совсем не удивительно, что в последние годы тайная полиция так ярко выделялась на политическом портрете Японии» (Reischauer 1, 83–84).

В такой милитаризованной культуре не было места для новых идей или даже древних, но неудобных теорий, которые могли бы заставить человека задуматься над проблемой персональной ответственности и личных ценностей, если не противоречащих, то все же несколько отличающихся от тех, что приняты в обществе. Как при всякой военной диктатуре, известной истории, знание считалось опасным достоянием, и его широкое распространение было строго запрещено. Хотя в стране под правительственным надзором было организовано изучение некоторых «голландских наук» ( рангаку ), любое нарушение установленных ограничений каралось смертью. Не только члены других классов, но и «такие неустрашимые самураи, как Сакума Содзан, Ватанабэ Кадзан и Ёсика Сёин, заплатили жизнями за желание расширить горизонты своего познания» (Blacker, 305). Даже на закате безраздельного господства Токугава, когда страна и вся ее социальная структура мучительно пытались скинуть с себя милитаристские путы, и позднее, когда возвращение политической власти императору активизировало интенсивные процессы адаптации к пугающе новой международной реальности, «почти все мыслимые препятствия создавались на пути ученика, желающего освоить европейские языки. Словари были большим дефицитом, а учебники по грамматике отсутствовали вовсе; феодальное и конфуцианское неодобрение и даже меч убийцы были направлены против него» (Blacker, 305).