Александр Несмеянов - На качелях XX века

В лабораториях я встретил несколько знакомых студентов, среди них А.Н. Язвицкого. С ним мы условились сдать экзамен по математике, подготовка к которому заняла около двух лет, и, набравшись храбрости, позвонили домой Бюшгенсу. Университет еще был заморожен. Бюшгенс ответил своим мяукающим голосом, который заставил нас почувствовать себя мышами: можно хоть сейчас. Мы условились с ним об экзамене на будущей неделе и засели за повторение. В назначенный день и час мы робко позвонили у двери его квартиры на Грузинской улице. Он нас встретил, усадил и дал задания. Не без приключений, но мы экзамен сдали и получили по «в. у.». Приключение состояло в том, что у страха глаза велики. Язвицкий, прочтя в задании, написанном на листке бумаге, среди прочего «эвольвента», с ужасом сказал мне, что «эволюты и эвольвенты» он не усвоил. Взглянув на его листок, я увидел, что это эллипс — вопрос вполне элементарный, и успокоил Язвицкого.

У моих родных в Щелкове было плохо. Есть было нечего. Небольшой урожай овощей с огорода, который папа развел около дома, и академический паек были недостаточны даже для одного человека. Щелково — фабричный район — вообще голодало. Фабрики организовали поездки в хлебные области, и целые поезда отправлялись за мукой. Уехала с одной из таких организаций и мама. В одно из воскресений я узнал, что готовится еще такая поездка и что папе предполагают дать возможность послать одного из сыновей. Я решил просить месячный отпуск в Военно-Педагогической академии. По странной случайности к этому времени комиссаром академии был назначен не кто иной, как Сергей Петрович Виноградов. Он был учителем истории, большевиком. Еще году не прошло, как я жил у него, но его не сразу можно было узнать: он надел военную форму, был чисто выбрит, очень официален. Отпуск я получил.

Поезд, состоявший из товарных вагонов, набитых людьми, так называемых теплушек, которые были вполне холоднушками, отправился из Щелкова в октябре. Мы ехали на Казань и дальше на Вятку. Путешествие туда и обратно заняло с месяц. На станциях стояли иногда часами, иногда сутками. Ели взятый с собой пайковый хлеб, сухари и захваченную из дому картошку с солью. Спали на полу. Помню, что под голову я клал полено, прикрытое одеждой. Лежали так, что трудно было пройти. Между тем на станциях ночью в темноте начиналось паломничество к двери и ругань потревоженных.

Я ехал со спутницами. Одна была Анна Ивановна Виноградова, учившая меня еще совсем недавно качественному анализу, другая — Саша, в прошлом наша верная нянька, вынянчившая Васю и Таню, потом вышедшая замуж, родившая сына, потерявшая мужа и устроенная сторожихой в щелковскую школу. Каждый из нас вез что-либо на обмен. Я вез пуд гвоздей (мой главный козырь), Андреево пальтишко, топор и фату. Недели через две наш поезд вагонов в пятьдесят наконец-то доехал до станции Вятские Поляны, и нам сообщили, что он будет стоять трое суток, ждать своих пассажиров, затем поедет обратно.

На путь высыпали тысячи людей. Мы решили, что надо быстро ехать далеко в сторону, наняли возницу и поехали в какую-то вотскую (удмуртскую) деревню за 25 верст от станции. Приехав, остановились у дьякона-вотяка [87] Вотяки — прежнее название удмуртов — финно-угорский народ, проживающий в Удмуртской Республике и в соседних регионах. . Утром начали меновую торговлю. Мои гвозди сразу привлекли внимание, здесь их давно не видели, и я за них получил главный куш. Я решил приобретать только рожь зерном, но как можно больше. Рожь ценилась здесь гораздо дешевле, чем мука. Затем мы отправились в соседнюю, уже татарскую, деревню. Места были дикие и живописные. Редкие огромные дубы украшали еще зеленые долы. Анна Ивановна приобрела питательные продукты для детей — яйца, масло, Саша — муку, а я — только рожь. Попали мы к мулле, он поил нас чаем за низеньким столом, за которым мы сидели на полу, скрестив ноги. Эта комната второго этажа была чистенькая, с видом в сад из низких окон. Я пленил одну из «мулланш» фатой, а Андреево пальтишко как раз влезло на ее десятилетнего сына. Я получил еще добрую порцию ржи в зерне, и мои обменные операции были закончены (топор у меня исчез). К концу дня закончили обмен и мои спутницы, мы нагрузили нанятую телегу и отправились на станцию, сопровождая телегу пешком.

В доме дьякона перед отъездом была толчея, шум разговоров, и дьякон предупредил, что на нас будет в дороге нападение (он слышал, как двое сговаривались на удмуртском языке), но чтобы мы особенно не беспокоились: продуктами грабители не интересуются, им надо дать что-либо из вещей, и они этим удовлетворятся. Действительно, не прошли мы и пяти километров, как послышался цокот копыт и нас остановили два всадника. «Списка давай», — сказал один из них. Я подумал, что требуют удостоверения, и стал ему их показывать. Он их с презрением отверг. Оказалось, что списки — это спички. У моих спутниц осталась пачка обменных спичек, мы ее отдали, грабители удовлетворились и ускакали.

Шли мы ночью и были страшно усталые, я впервые в жизни спал на ходу и видел сны, иногда спотыкаясь и просыпаясь. Дошли до Вятских Полян измученными, но встретили нас товарищи по поезду с энтузиазмом: мы были первые и привезли много, что предвещало удачу. Через трое суток поезд пошел обратно. Трудный был путь. Память не сохранила, как мы питались. Ведь ржаное зерно не съешь. Времени было много, так как ехали не менее двух недель, и многочасовые стоянки были достаточны не только для разведения костров и варки похлебок, но и для сбора опят по пути.

Опытным «мешочникам» [88] Мешочники — название возникло в годы Гражданской войны, так как продовольствие скупали и перевозили в мешках. было известно, на каких станциях имеются продовольственные заградительные отряды, не пропускающие мешочников и отбирающие продовольствие. Этих станций боялись. Опытные подговаривали машиниста не задерживаться у таких станций, а мужское население высыпать из вагонов и создавать продотрядам «пространственное» препятствие. Все эти наивные меры не понадобились, очевидно, потому, что мы были не «мешочниками», а «организацией». Временами поезд останавливался и давал длинные унылые гудки. Это значило, что машинист и прислуга поезда требуют хлеба. Тотчас по вагонам собирали по стакану зерна с человека или иную съестную мзду. Тогда поезд следовал дальше.

Несмотря на постоянный страх и на то, что к середине пути все мы обовшивели и тело страшно зудело, моральный дух наш был высок. Еду, много еды, спасение от голода и гибели наших домашних, мы везли с собой. Когда доехали до Лосиноостровской, и опять поезд встал, я не выдержал, оставил свою рожь на Сашу, а сам сел в дачный поезд до Щелкова и явился домой. Мама уже вернулась и тоже привезла съестного, хотя и меньше, чем я, но в сумме этого нам хватило на ближайшие два года, и в хлебе нужды не было. Мне тотчас устроили в кухне баню и всякую антисептику. Через сутки доехала и Саша, и моя рожь. Трудно выразить радость семьи.