Александр Несмеянов - На качелях XX века

В березовой роще, на правом берегу Оби, севернее Новосибирска начали сооружаться коммуникации, и здесь начиналось строительство первых институтов, проекты которых были завершены ранее. Строились также коттеджи для проживания научных руководителей Сибирского отделения и его институтов. Мне пришлось посетить это строительство в феврале 1959 г., когда строительство первых институтов было завершено, другие строились, некоторые коттеджи уже были заселены. Таким был, например, коттедж М.А. Лаврентьева и его семьи, где мне и было оказано гостеприимство. В целом, хотя площадка была в строительных механизмах, в мусоре и глаз не радовал порядок, впечатление от рождающегося научного городка и чудесного, даже зимой, березового леса оставляло ощущение радости, бодрости. Родилось что-то крупное, с большим будущим.

Надо было иметь утвержденный устав Сибирского отделения. М.А. Лаврентьев внес такой проект, и 2 ноября 1957 г. он был рассмотрен Президиумом АН и с некоторыми поправками утвержден. Теперь Сибирское отделение обладало главным средством привлечения квалифицированной научной силы: был установлен порядок выборов в академики и члены-корреспонденты по Сибирскому отделению. Сначала в соответствии с этим уставом Сибирское отделение рекомендовало того или другого кандидата или несколько кандидатов. После этого отделения Академии наук проводили всю процедуру, как при обычных выборах, но не требовалось положительных голосов в количестве 2/3 от списочного состава, а лишь 1/2. После этого лица, получившие 1/2 положительных голосов, считались рекомендованными, и СО могло их выбирать в соответствии с общим уставом АН.

Первые выборы прошли весной 1958 г. Если память мне не изменяет, все намеченные СО кандидаты были избраны. Затем в каждые выборы (примерно раз в два года) давалось определенное (и большое) количество вакансий Сибирскому отделению, и большая часть их неизменно заполнялась. Так, к 1972 г. Сибирское отделение имело 24 действительных члена и 48 членов-корреспондентов АН СССР. Таким образом, процент действительных членов (от общего числа) по СО составил приблизительно 10 %, член-корреспондентов — 18 %.

В начале работы Сибирского отделения и организационных решений по этому отделению я присутствовал на заседании в Кремле, на котором Н.С. Хрущев поднял вопрос о том, не следует ли СО превратить в Академию наук РСФСР. Действительно, все союзные республики, кроме РСФСР, имели свои Академии наук. В последнее время мы внесли предложение, которое и было принято Советом Министров, о превращении Молдавского филиала АН СССР в Академию наук Молдавской ССР. И «резало глаза», что единственная из союзных республик — РСФСР — не имеет своей академии.

Кулуарно мы в Президиуме АН СССР обсуждали это положение и будущее развитие Сибирского отделения, и я считал, что образование в Новосибирске Академии наук РСФСР постепенно низведет Академию наук СССР на положение органа типа министерства. АН РСФСР будет уже не сибирским органом АН, а должна будет создавать свои институты и в главных городах РСФСР — в Москве, Ленинграде. А АН СССР? Соперничество двух академий? А самолюбие всех избранных уже членов СО? Ведь их избрали как членов АН СССР. А теперь их «спустят» в члены союзной академии наук?! Все эти мои мнения горячо разделял А.В. Топчиев.

После выступления Н.С. Хрущева я попросил слово и изложил некоторые из этих соображений, обращая особое внимание на низведение академиков АН СССР в академики АН РСФСР. М.А. Лаврентьев не отстаивал ни той, ни другой точки зрения. Чувствовалось, что «низведение» академиков ему затруднит работу, с другой стороны, уже с 1957 г. Лаврентьев был не только председателем Сибирского отделения, но и вице-президентом Академии наук СССР, и его стремление быть самостоятельным хозяином в своем деле было удовлетворено, поскольку Президиум Академии наук и президент старались во всем ему помогать и никак не хотели, да и не могли препятствовать. А кроме того, он имел основания думать, что по первой его просьбе Н.С. Хрущев всегда его примет и выполнит его просьбы и предложения.

Шел 1957 г. Со времен ареста брата Василия в 1940 г. это несчастье доминировало в сознании матери даже в тяжелые военные годы и тем более по окончании войны. Лето 1957 г. мы проводили вместе — моя семья, мама и сестра Таня — под Звенигородом, на моей даче в дачном поселке «Луцино» на высоком берегу Москвы-реки. Эти дачи построены были и предоставлены в собственность академикам по распоряжению Сталина. Они были сконцентрированы под Москвой в трех местах: в двух под Звенигородом (Мозжинка и Луцино) и в Абрамцеве. Места, особенно под Звенигородом, были восхитительные, дачи — прекрасные. Маме очень нравился наш сад и весь участок. Вся ее семья была с ней — мой брат Андрей с женой и детьми разместился в сторожке [412] На дачных участках академических поселков находилось по два строения: большой дом, где проживала семья академика, и маленький домик, разделенный на две половины — гараж и жилое помещение из двух комнат. Предполагалось, что в этом домике будут жить сторож и шофер, однако в большинстве случаев сторожки, постепенно перестраивавшиеся, занимали родственники академиков. . Вся ее семья! Но не Вася!

После некоторых безуспешных попыток получить сведения о судьбе Васи я подал заявление с просьбой пересмотреть его дело. В это время шла волна реабилитаций, правда, часто посмертных. Такая же судьба была и у Васи. Мне позвонил следственный работник, желавший увидеться со мной. При свидании он сообщил, что компетентная комиссия нашла, что В.Н. Несмеянов осужден и расстрелян в июле 1941 г. без веских оснований и теперь реабилитирован. Эти новости я не мог передать маме. Года с 1954–1955 у нее участились и стали более длительными приступы сердечной аритмии, во время которых ей приходилось лежать. Позднее им стали сопутствовать и мнемонические нарушения, напоминавшие те психические изменения, которые мы наблюдали у ее матери в старости, и о которых я упоминал. Эти нарушения памяти распространялись постепенно и на периоды жизни без аритмии. Мама все меньше и меньше вспоминала о Васе и задавалась вопросом о его судьбе. В этом смысле жить ей стало легче. Но здоровье все сдавало. В начале 1958 г. она слегла. Это происходило уже в московской квартире и ухаживала за ней Таня. Кроме обычной аритмии и путаницы мыслей у нее обнаружилось воспаление легких.

В конце второй декады февраля я был на заседании Совета Министров. Перед концом заседания в зал вошла и обратилась ко мне секретарь, дежурившая у телефонов в приемной перед залом. Она сказала, что только что позвонила Н.Л. Тимофеева — мой помощник-референт по Президиуму — и просила мне сообщить, что маме очень плохо и меня просили срочно к ней приехать. Мне не пришлось и отпрашиваться, так как заседание кончилось и я мог поспешить на машину. Я приехал на Песчаную улицу. На мой звонок отперла Татьяна. У маминой постели я застал профессора М.С. Вовси [413] Вовси Мирон Семенович (Меер Симонович) (1897–1960) — терапевт, профессор (1936), генерал-майор медицинской службы (1943), академик АМН СССР (1948). Главный терапевт Советской армии (1941–1950). Репрессирован в 1952 г. по т. н. делу врачей. После смерти И.В. Сталина (1953) реабилитирован и освобожден. , которому было поручено наблюдение за моим здоровьем и который охотно расширил это наблюдение и на мамино. Мирон Семенович мне сказал, что воспаление ликвидировано и что «по его линии» у больной теперь все в порядке, что нужно ожидать решения невропатолога, который должен вот-вот приехать. А сам он уехал. Мама была без сознания и не узнавала меня. Я истолковал фразу Мирона Семеновича наивно благоприятно. Уже довольно поздно вечером, не дождавшись невропатолога, который приехал позже, я уехал. В ночь — это было 20 февраля — мама умерла.