Ральф Фюкс - Зеленая революция

При более внимательном рассмотрении выясняется, что в «Фаусте» речь идет не о выгодах и рисках конкретных технологий, а скорее чувствуется некая боязнь, что стремление обуздать природу приведет к катастрофе. Фауст полагает, что изобретательский гений и труд возобладают над природой, Мефистофель же при этом играет роль Кассандры. За дамбами и плотинами, которыми Фауст огораживает море, дабы обустроить жизненное пространство, ему слышится шум надвигающегося потопа.

Любое творение человека — тщета; если человек идет наперекор природе, она его уничтожает. На современном экологическом жаргоне это называется «Природа наносит ответный удар». Изменение климата, засухи, наводнения — наказание за гордыню и неумеренность человека. Бинсвангеру, судя по всему, близки эти апокалиптические настроения: по его мнению, Мефистофель «все понимает лучше», чем ослепленный манией реализуемости Фауст.

Но верен ли тезис, что покорение природы с помощью техники поставило под угрозу само человеческое существование? В этом, по веским причинам, можно усомниться. На самом деле современная цивилизация намного меньше зависима от капризов и превратностей природы, чем в прежние времена. Это касается и сельского хозяйства. От мороза и жары мы защищены гораздо лучше наших предков. Если еще в XIX в. огонь мог в считаные часы уничтожить целые городские кварталы, сегодня угроза пожаров не столь велика. С эпидемиями, которые в Средние века регулярно выкашивали население, индустриальные страны по крайней мере справились. В начале индустриализации производственный травматизм был распространен намного больше, чем сегодня. Антибиотики и успехи современных медицинских наук резко понизили смертность. В индустриальном мире средняя продолжительность жизни выросла более чем вдвое. И свобода выбора у нас больше, чем у наших предков. Этим мы обязаны более высокому уровню образования, свободе передвижения благодаря современным средствам сообщения, равным правам трудящихся, равенству полов, социальной защите, гарантируемой демократическим социальным государством. Все это неотделимо от стремительного роста общественного благосостояния, который сопровождал техническую и промышленную революции последние 200 лет.

Но разве Мефистофель не прав в том, что прогресс в конечном итоге ведет к «разрушенью»? Такая опасность существует. Основой нынешней, как и прежней, модели развития является хищническое отношение к природе и ее производительным силам. Этот путь способен привести к коллапсу важнейших экологических систем, без которых невозможна человеческая цивилизация: почвы, воды, климата. Гибель целых прибрежных регионов из-за повышения уровня моря, затяжные засухи, разрушительные ураганы — все это может стать реальностью, если процесс изменения климата ускорится. Однако спасение заключается не в отказе от технического освоения природы. Так куда же идти? Про мнимую идиллию доиндустриальной эры придется забыть. Путь «назад к природе» закрыт, мы можем двигаться только вперед, к более разумному, устойчивому природопользованию. Сегодня, когда человечество благодаря своей численности и современной технике могущественно как никогда, нам тем более необходимы инновации, вместе с тем мы обязаны продумывать их последствия и осознавать неизбывную двойственность прогресса. Риском чреват каждый шаг за нынешние рамки науки и техники, каждый выход на неведомые рубежи. Мы никогда не сможем просчитать все последствия и быть уверены, что благо не обернется проклятием. Но это не дает нам ни санкции на бездумные манипуляции природой, ни права опасливо цепляться за статус-кво. Мы можем лишь смотреть на безграничные научно-технические инновации как на беспрерывную учебу, что позволит своевременно вносить коррективы, если ситуация выйдет из-под контроля.

Третья зона утрат — «возрастающая неспособность получать удовольствие от производимого богатства». Бинсвангер говорит в этой связи о «потере настоящего». Жизнь «здесь и сейчас» оттесняется множеством забот, которых с ростом богатства становится все больше. Владелец состояния с тревогой смотрит в будущее, мучимый опасением разориться и потерять с таким трудом обретенное. Чем глобальнее рынки, тем менее они устойчивы. Владелец акций не знает покоя, он только и делает, что по разным признакам пытается угадать будущую конъюнктуру. «Инвестора изводят мысли о будущем экономики. Он не может довольствоваться настоящим, впадая прямо-таки в наркотическую зависимость от прогнозов… ему везде мерещатся знаки грядущих несчастий» [101] Там же, с. 37. . Тонкое наблюдение, но все же это лишь половина правды. Бинсвангер во многом прав. Мы утопаем в журналах и газетах, помещающих биржевые сводки и инвестиционные предложения. Биржевые гуру предсказывают будущее, гадая на кофейной гуще. Игроки фондовых бирж с тревогой следят за повышением или понижением ставки, проклиная себя за то, что упустили момент заключить или расторгнуть сделку. Предприниматели просчитывают свою стратегию на смутных догадках о будущем спросе и предложении. Чем дальше государство перекладывает заботы о здоровье и старости на плечи своих граждан, тем больше растет их беспокойство по поводу будущего. Финансовый крах может вмиг опрокинуть все планы, связанные с пенсией или образованием детей. Наше материальное положение все больше зависит от ситуации на финансовых рынках, в которой простому смертному не разобраться. Нас угнетает нестабильность стремительно меняющегося мира с его экологическими кризисами и политическими конфликтами. Несмотря на небывалый объем общественного богатства, беспокойство по поводу будущего растет. Может, это происходит как раз из-за богатства, поскольку вместе с благосостоянием растет и страх его потерять?

И тем не менее тревога за будущее не мешает привилегированной части человечества вовсю наслаждаться жизнью на верхней палубе «Титаника». Это касается не только богатых и красивых. Стоит в солнечный день прогуляться по центру какой-нибудь европейской метрополии, и вы увидите, как глобальный средний класс радуется жизни. Мысль о том, что люди уже не в силах получать удовольствие от настоящего, отдает элитарной мизантропией. Несмотря на все жалобы по поводу «террора ускорения», у нас стало больше времени и возможностей наслаждаться жизнью, чем у наших отцов и дедов. Рабочее время сокращается, продолжительность жизни, отпуска, уровень образования, покупательная способность растут. Против этого и ополчается консервативная культур-критика, критика самозабвенного гедонизма, пропагандирующая культ настоящего, бегство в потребление, утверждающая, что «настоящей» жизнью тут и не пахнет. То нам говорят, что человек ударился в потребление, компенсируя утрату религии, затем — что из страха смерти и дабы избежать внутренней пустоты. Так или иначе мнимым жертвам террора успеха и потребления непременно грозят пальцем, требуя вернуться к подлинной, правильной жизни. То человек упускает настоящее, снедаемый тревогой о будущем, то не думает о грядущих кризисах, беспечно увлекаемый сиюминутными потребностями. Куда ни кинь, всюду клин.