Боб Торрес - Совершая убийство, или Политическая экономия прав животных

Понятно, это маловероятная ситуация, но подумайте вот о чём: волнует ли местный фастфуд-ресторан, что вы будете делать с бургерами после покупки? Положа руку на сердце, им всё равно, съедите вы их, раздадите, выбросите или превратите в произведение поп-арта — скульптуру из бургеров, олицетворяющую идею избыточного потребления. Единственное, что волнует фастфуд-ресторан — тот факт, что вы купили бургеры, а не что вы собираетесь с ними делать после. Таким образом, этот простой пример иллюстрирует точку зрения Маркса, согласно которой потребительская ценность становится менее важной, и действительное значение имеет обмен или побуждение покупателя приобретать бургеры на заработанные или даже случайно найденные деньги.

Речь о том, что обмен становится преобладающим в системе капиталистических общественных отношений настолько, что начинает влиять на другие отношения в нашем обществе и формировать их. Каждый товар обладает уникальной, отличной от других функцией, но в условиях капитализма эта уникальность — и связанная с ней рабочая сила, использованная для производства товара, — смещается в сторону абстрактной меновой ценности. При этом потребительская ценность исчезает, и все товары становятся сопоставимыми друг с другом через количественную меновую ценность. Товары лишаются своей качественной уникальности, и благодаря тому, как капиталистические социальные и экономические отношения формируют производство и потребление, мы редко понимаем, чем отличаются друг от друга продукты с точки зрения их производства. Обычный потребитель может сравнить кусок мяса с айподом, который, в свою очередь, можно сравнить с буханкой домашнего хлеба, так как можно пойти в магазин и всё это купить, хоть товары и отличаются друг от друга — не только с точки зрения способа использования, но и с точки зрения процесса производства. Если рассматривать каждый товар в отрыве от социальной системы, в которой он был произведён, он превращается в просто вещь, которую можно купить. К сожалению, это оставляет без внимания историю производственных сил и отношений, стоящих за каждым товаром.

Утверждение Маркса о том, что обмен, доминирующий над потребительной ценностью, меняет общественные отношения, не стоит воспринимать легкомысленно. Хотя многие из нас привыкли воспринимать экономику как сферу, обособленную от нашей культуры и общества, Маркс считал, что они глубоко взаимосвязаны и переплетены между собой. Эта концепция, названная историческим материализмом, помогает объяснить, как наша экономическая деятельность, социальная и идеологическая структура неразрывно связаны друг с другом. Пожалуй, наиболее точно эта теория изложена в одной из ранних работ Маркса:

«В общественном производстве своей жизни люди вступают в определённые, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определённой ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определённые формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» [39] .

Что здесь важно отметить, так это утверждение Маркса о том, что наша общественная жизнь определяет наше сознание — что мы, в сущности, социальные существа, которые рождены в обществе и проходят социализацию, усваивая определённые общественные установки. Эти общественные установки, по утверждению Маркса, обусловлены всей производственной структурой социума, совокупностью всех производительных сил. В этом смысле экономические силы общества оказывают глубокое влияние на его социальные, политические и духовные составляющие. Таким образом, экономика неотделима от социальной, культурной и политической жизни. По крайней мере [40], эти сферы влияют друг на друга, и в зависимости от того, как мы живём в этом мире, меняется и наше восприятие мира и нашего (или других людей) места в нём.

Если экономика влияет на общество, то превосходство меновой ценности над всем прочим влияет на социальный мир. Именно в том, что потребительная ценность падает, в то время как на первый план выходит меновая, Маркс и видел проблему. В таких социально-экономических условиях, при которых преобладает обмен, люди начинают относиться друг к другу преимущественно в логике обмена, и отношения между людьми стремительно превращаются в отношения между вещами. При главенствующей роли обмена люди рассматривают ценность как часть товара, а не как продукт труда и часть общественной системы производства. Это отделяет производителя от продукта и создаёт своего рода завесу, за которой скрыта вся совокупность производственных отношений. Это оказывает значительное влияние на понимание сути товаров, их происхождения, эксплуатации при их производстве — неважно, людей или животных. В моём случае непонимание процессов животноводства привело к весьма неожиданному осознанию во время учёбы в колледже. И в этой книге я продолжу исследовать систему, которая связана с производством многих товаров повседневного спроса. Вся эта книга является частью процесса раскрытия властных отношений, стоящих за данными товарными отношениями, а не просто принимает их как данность.

Страсть потреблять

Товары кажутся простыми вещами; как я уже упомянул в начале главы, мы живём в мире, где вынуждены приобретать вещи, чтобы жить. Покупка вещи предполагает существование рабочей силы, которая расходуется на её производство, и наличие у нас средств для её приобретения. Как бы то ни было, этот мнимый трюизм на протяжении веков является полем для борьбы между теми, кто владеет и управляет производством, и теми, кто производит [41]. Большинство из нас считает, что мир просто так устроен, а любые попытки посмотреть на вещи шире расцениваются как самокопание людей с избытком свободного времени. Но подобное отношение — по сути, идеологический продукт нашего социального и экономического уклада — бесполезно, если мы собираемся понять всю сложность производства и присущие ему эксплуатацию и угнетение.

На многих своих занятиях я начинал обсуждение данных вопросов с разговора о том, что Маркс называл «товарным фетишизмом». Не сказать, что марксистская политэкономия — это то, что студентов когда-либо сильно интересовало, но слово «фетиш» обычно оживляет любую аудиторию. Начиная занятие с разговора о фетишах, вы гарантированно хотя бы ненадолго получаете внимание даже самых незаинтересованных студентов, к тому же это рассеивает туман вокруг довольно сложной теории о товарах, стоимости, труде и подобных вещах. Хотя такие разговоры можно отнести к разряду развлекательных, я использую тот же приём и здесь — не потому что считаю, будто вас нужно чем-то завлечь для продолжения дискуссии, а потому что занимательные отступления на самом деле помогают лучше объяснить теорию. К тому же со всей этой марксистской политической экономией мне нужно так или иначе удерживать ваше внимание, не правда ли?