Николай Шмелев - Истоки. Авансы и долги

Мне кажется, не деньги его заманили сюда, во всяком случае, не одни деньги. Дом в кишлаке он оставил старшему сыну, а здесь, на отшибе, построил себе двухэтажный особняк. Все сам, даже рамы и двери не покупал. Лоскутка земли без пользы не пропадет. Под персиковыми деревьями взлелеял огород, это уже вовсе свое — по плану огорода не существует. Виноградник — такие раньше на картинках рисовали, когда изображали рай. А в центре всей красоты он — творец, хозяин, вольный человек на почтительном расстоянии от догляда раисов.

Почему бы ему не взять землю в аренду — по сути, тут готовая семейная ферма. Да, он читал про аренду в газете, и по телевизору показывали. Это бы всего лучше. Он уж и к трактору приценялся. «Беларусь» и культиватор — для начала достаточно. Тогда не надо будет ходить на поклон в колхоз, просить одно-другое. В сад и виноградник он чужих, конечно, не пускает, а на хлопке без машин нельзя. Купить в складчину? Можно и так, но лучше свои машины. У него бы они не стояли: у себя управится — на чужом поле поработает.

Тогда зачем колхоз? Собеседник покосился на председателя, помялся (неловко все же сказать в лицо человеку, что тот лишний на земле), однако в конце концов нашел и председателю применение: пусть колхоз покупает у него плоды, только цену дает хорошую, сам он торговать не любит. Это будет уже не колхоз, а посредник, сбытовой кооператив? Может, и так, только и там председатель нужен. (Комизм ситуации заключался в том, что, когда Носыржан не мог найти подходящего русского слова и переходил на узбекский, переводил нам председатель колхоза Валиджон Урунов, славный, впрочем, мужик. Он пообещал, что Носыржан станет у него первым настоящим фермером, и неожиданно добавил: «Я буду прогрессивным председателем». Мы с правдистом неприлично хохотнули.)

Такие встречи, а их было несколько, — они как якоря надежды, как сигнал спасения. В чудовищном переплетении бед — экологических, хозяйственных, политических, правовых и не умею сказать, каких еще, — когда огромный край словно бы сползает в бездну и, кажется, нет даже намека на силу, которая удержала бы его на краю пропасти, когда с отчаянием наблюдаешь легкомысленную суету власть имущих и усталую покорность вверенных им людских особей, равнодушных уже, на то похоже, к вырождению и погибели, в те воистину роковые минуты, когда впору смиренно молвить: «Прими наши души, Господи!» — тут-то чудесным образом приходит спасение или хотя бы вера в него. Есть твердь под ногами, сохранено вечное, и, пока оно с нами, не все потеряно, события обратимы.

Непостижимая, не заслуженная нами удача: после всех экспериментов над живым организмом народа здесь выжил крестьянин, желающий и умеющий работать, строить семейное гнездо. Он покамест запуган, робок, так ведь и есть отчего — страхи начинаются с пеленок, потому что на отравленной земле самое молоко материнское стало ядовитым, страхи сопутствуют ему до могилы. Одного он не боится — работы. Мы в России такого крестьянина потеряли, развеяли по свету не за понюх табаку и теперь аукаем: приди, возьми землю, бери сколько хочешь, бери хоть на сто лет, только бери, хороший ты наш, — да то беда, что брать некому, и зов умирает в пустоте. В Средней Азии, к счастью, не поздно звать. Мечта о вольном труде жива в землепашцах, о том много переговорено в семьях, и я довольно быстро научился отличать, когда человек говорит, что думает, а когда поддакивает из вежливости.

То еще удача, что семьи здесь большие. В Голодной степи, в совхозе «Страна Советов» мы побывали в семье Абдуфаттаха Тазиматова — 15 работников взяли на подряд 64 гектара хлопчатника. Они и трактористы, и комбайнеры, и поливальщики, на все хватает рук и сноровки. Я взял фартук и пошел пособирать хлопок. Восьмидесятидвухлетний патриарх Абдуфаттах-ака двинулся следом и удостоил конфиденциальной беседы: правда ли, что землю будут раздавать насовсем? Насколько я понял, он прислушивался к нашему разговору с главным экономистом совхоза и вообразил, будто я начальник, облеченный правом на месте решить дело. Убедившись в ошибке, старик потерял ко мне интерес — условия аренды ему известны и без нас. Понятно, не в каждой семье по 15 работников, но 5–6 — обычное дело, и редко в какой нет механизаторов, хотя бы и без прав. Чем не производственная единица?

Мы проехали все без исключения области Узбекистана, Таджикистана, Туркмении, побывали в трех областях Казахстана и Киргизии, у нас была редкая возможность поговорить с первыми руководителями областного, даже республиканского масштаба, и, само собой, обязательно расспрашивали о семейной аренде. Если отбросить пустословие, смысл ответов один: дело хорошее, только у нас это не пойдет. Возражения не все вздорные, их стоит разобрать.

Пожалуй, самый сильный довод — так сказать, гуманистического порядка: орошаемой земли мало, сильные, уверенные в себе первые арендаторы расхватают ее, а чем кормить остальных? Что ж, опасность не из пальца высосана. Но какова тогда перспектива? Сегодня в Узбекистане приходится 22 сотки поливной земли на душу населения, в Таджикистане и того меньше — 14. К 2000 году население региона увеличится с нынешних 30 до 50 миллионов человек. Тогда сколько падет на душу, даже если мы сумеем возродить плодородие земли, подорванное горе-ирригаторами (а это сказать легко, надо еще сделать)? Что же, спрашивается, человечнее: загодя создавать рабочие места в других отраслях экономики или ждать еще одной беды? И вообще можно ли нарочно тормозить производительность труда, держать на земле двоих там, где спроворит один умелый?

А чтоб никому не обидно, предоставим для начала всем равный шанс — разделим землю по едокам, как поступили китайцы в первом приступе к своим замечательным реформам. 22 сотки драгоценной орошаемой земли на душу в республике — это не так уж мало. Исключите городских жителей, сельских непашных людей — на крестьянскую семью придется гектара 3, а на новых землях и 10 и 30. Если сегодня половина семейного дохода проистекает с жалких 16, а чаще 8 соток личного огорода, то это ж надо вовсе безруким быть, чтобы не прокормиться на 3 поливных гектарах да заодно не прокормить с выгодой несколько городских семей. Кстати, любопытный разговор на сей счет был у меня с Овлякули Ходжаковым, первым секретарем Ташаузского обкома партии. Принял он дотла разворованную область и вот с чего думает начать восстановление: семье дадут, допустим, 10 гектаров под хлопчатник; подрядчик вправе занять этой культурой 9 гектаров при условии, что план по сырцу исполнит; на остальной площади сей что хочешь. Спрашиваю:

— Можно сказать, что вы на целый гектар расширяете семейный огород?

Секретарь глянул опасливо (не провокация ли?), но решился: