Дмитрий Травин - Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара

Характеризуя свои политические взгляды, Столыпин отмечал: «Я конституционалист, но не парламентарист». Трудно сказать, что конкретно имелось в виду, но, по-видимому, он симпатизировал чему-то вроде просвещенного абсолютизма, при котором осуществляются прогрессивные реформы, а самовластие монарха ограничивается в основном его культурой, а не системой политических сдержек и противовесов. В ответ на попытки оппозиции представить правительству иное видение развития страны Петр Аркадьевич как-то раз сказал два знаменитых слова: «Не запугаете». Диалога не получилось.

А самую знаменитую свою фразу он произнес 10 мая 1907 г.: «Им (противникам государственности. — Авт.) нужны великие потрясения. Нам нужна Великая Россия». Сегодня порой люди, зазубрившие отдельные столыпинские высказывания, с помощью этой фразы пытаются сделать из Петра Аркадьевича поклонника государственного регулирования, а сторонников свободного рынка представить любителями великих потрясений. На самом же деле великий реформатор переводил на рыночные принципы работы многомиллионное российское крестьянство, а сторонниками великих потрясений считал тех, кто готов был бесконечно болтать об интересах народа, вместо того чтобы проводить трудные и непопулярные реформы, во многом имевшие шоковый характер.

Еще одной важной особенностью Столыпина, сближающей его с нынешними реформаторами и отдаляющей от поклонников всеохватывающего государства, является миролюбие. Петр Аркадьевич, несмотря на наш конфуз, приветствовал окончание Русско-японской войны, а также неоднократно вступал в жесткий спор с великим князем Николаем Николаевичем — откровенным милитаристом. Столыпин прекрасно понимал, что экономические реформы возможны лишь в мирное время. Чтобы радикально преобразиться, страна должна думать не о враждебном окружении, а о том, как лучше и больше работать. У окружения же порой полезно учиться эффективным методам хозяйствования. Например, тем, которые наш герой изучал в Восточной Пруссии.

Реальное отношение к Столыпину в обществе сильно отличалось от сегодняшнего, когда Петра Аркадьевича пытаются «приватизировать» почти все политические силы. При жизни его многие не любили. Придворные круги стремились ограничить влияние премьера на царя, а революционеры видели в нем оптимальную фигуру для устранения и, значит, для устрашения правящего класса. Постоянно шли разговоры о том, что жизнь Петра Аркадьевича в опасности. А Распутин, увидев однажды Столыпина на улице в экипаже, вдруг завопил: «Смерть за ним!! Смерть за ним идет! За Петром… за ним…».

1 сентября 1911 гг. Столыпин был смертельно ранен в киевской опере во время антракта. Говорят, что падая в кресло и теряя силы, он успел еще сделать по направлению к царской ложе жест, который приняли за крестное знамение. Через несколько дней премьер скончался. Царь приехал в Киев и, преклонив колени пред телом усопшего, долго молился. Присутствующие явственно слышали, как он много раз повторял слово «Прости». Однако просить прощение было уже поздно. Россия семимильными шагами двигалась к войне, к революции и к катастрофе.

Вся жизнь Макса Вебера состояла из парадоксов. Он родился в протестантской семье, но этику кальвинизма постигал на стороне. Он занялся наукой из-за денег и стал отцом современной социологии. Он был счастлив в семье, но несчастлив в сексе. Одинокое детство, разгульная юность, аскетическая молодость и трагическая зрелость завершились нелепой кончиной в 56 лет. Но то, что он сотворил, стало классикой.

Почему люди не читают сегодня Спенсера? Таким странным для серьезного научного исследования вопросом задался в 30-х гг. молодой ученый из Гарварда Талкотт Парсонс. Для того чтобы найти на него ответ, Парсонс написал пухлый том, благодаря которому он считается классиком социологии.

Конечно, суть проблемы состояла не в том, какие книжки на досуге открывает обыватель. Английский мыслитель Герберт Спенсер был властителем дум конца XIX века. Многим казалось, что именно он объяснил, как устроено общество. Но вот проходит лишь несколько десятилетий, и Парсонс заявляет: «Спенсер мертв».

Фактически это означает, что XX век не принял тех объяснений, которые оставил ему в наследство век XIX. Причем научная судьба Спенсера была еще не самой печальной. Память о нем все же сохранилась в умах социологов, тогда как десятки других исследователей, чьи имена некогда гремели, удостаиваются теперь лишь странички-другой в книгах по истории науки.

Былые кумиры исчезают, причем происходит это именно в тот период, когда человечество мучительно пытается понять, что же с ним случилось? Почему войны унесли миллионы жизней? Почему наряду с благополучными обществами существуют те, которые веками мучаются от нерешенных социальных проблем?

XIX век был чертовски умен, но неумеренно оптимистичен в оценках общественного устройства и перспектив человечества. А самое главное — в оценках возможностей познания. Мыслители этого века поняли, что для объяснения социума недостаточно кивать на волю богов, веления царей и действия отдельных героев. Они осознали, что требуется выявлять объективные закономерности. Но вот когда множество энтузиастов, пришедших в социологию из биологии, физики, географии, психологии, непосредственно взялись за их выявление, началось такое…

Один француз заявлял: «Дайте мне карту страны, ее очертания, климат, воды, ветры — всю ее физическую географию; дайте мне ее естественные плоды, флору, зоологию, и я берусь наперед сказать, каков человек этой страны, какую роль эта страна будет играть в истории…» А его немецкий коллега пояснял, что горы и пространственная замкнутость вырабатывают у населения довольство малым, тогда как равнина и море формируют дух экспансии и смелых начинаний, которые приводят к централизации и созданию мощных государственных организаций.

Тот, кто предпочитал биологию, занимался измерениями черепа у различных народов и делал выводы о том, какой расовый тип наиболее ценен для человечества, а следовательно, каким народам судьба уготовила преуспевание, а каким — исчезновение под ударами более полноценных соседей. Наконец, любитель физики объяснял концентрацию населения тем, что в обществе, как и в природе, действуют законы притяжения и отталкивания.

Вся эта «социология» имела под собой одно общее основание: свойственное XIX веку представление о простоте мира и о том, насколько легко его можно познать. Упоение научными достижениями было столь велико, что любые бросавшиеся в глаза связи между явлениями легко выдавались за объясняющие все и вся.