Евгений Ямбург - Педагогический декамерон

Однако вернемся на отечественную почву. Школьная любовь далеко не всегда приводит к свадьбам, а при толерантном отношении к ней нашего общества уже, слава богу, не рождает острых эксцессов. Другое дело, когда предметом любви молодого человека становится педагог. Требуются величайший такт, осторожность и деликатность, дабы не довести дело до драмы. По молодости, когда, как сказал поэт, «еще моя походка мне не была смешна, еще подметки не пооборвались», и мне приходилось сталкиваться с подобными педагогическими коллизиями.

Эка невидаль, выпускница влюбилась в своего классного руководителя. Учитывая разницу в возрасте, всего в пять лет, а также живой нрав и артистические наклонности предмета ее тайного обожания, нетрудно было предвидеть такое развитие событий. С печальным лицом сидела она на каждом уроке, не сильно вникая в содержание учебного материала, что привело к резкому ухудшению успеваемости способной и склонной к гуманитарным наукам ученицы. Это не могло не обеспокоить классного руководителя выпускного класса. Соответствующие внушения не давали желаемых результатов. Единственной реакцией на призывы учителя ответственно подойти к грядущим экзаменам были огромные, наполненные слезами глаза девушки.

Она постоянно путалась под ногами, кстати и некстати оказывалась рядом, иными словами, всегда искала встреч. И «мудрый» педагог догадался, что плохая успеваемость – прекрасный повод для рандеву с учителем. Тогда я резко изменил тактику воспитательного воздействия на нерадивую ученицу: повел себя подчеркнуто холодно, официально, всячески избегал контактов, а в дальних походах и на экскурсиях практиковал педагогический флирт (не подумайте плохого: в это понятие входит рассказ смешных историй и розыгрыши, не более того) с кем угодно, только не с ней.

В тот день в этом классе по расписанию было подряд два урока истории по теме «Двадцатый съезд партии и преодоление последствий культа личности». После первого урока, на перемене я получил короткое послание в стиле письма Татьяны к Онегину. Совпадение моего и ее имени с именами героев пушкинского романа, казалось, придавало ситуации дополнительный комический оттенок. Бегло прочитав текст, я и думать забыл о нем, тем более что на следующем уроке предстояло раскрытие серьезной темы преодоления последствий культа личности. Я и не предполагал, что вскоре мне действительно станет не до смеха.

Ее нашли в кабинете школьного врача, где она упала без сознания, предварительно поведав доктору, каких таблеток она наглоталась. Зачем, решив уйти из жизни, прибежала к медику? В психологии это поведение именуется демонстративным суицидом. «Умру, но не до конца, в последний момент меня все-таки спасут. И тогда он поймет всю глубину моих чувств и, наконец, ответит взаимностью», – такова эмоциональная «логика» девичьих попыток самоубийства. Но тогда я не знал всех этих психологических премудростей. Институтский курс возрастной психологии «деликатно» обходил эти неактуальные для советской молодежи темы. Впереди предстоял тяжелый разговор с директором.

– Вы осознаете, что случившееся – результат ваших педагогических просчетов?

– А что, собственно, я делал не так?

– Девушка давно и безответно влюблена в вас, об этом говорит вся школа.

– Прикажете теперь на ней жениться? Я в некотором смысле уже женат и имею ребенка. А если таких, как она, будет несколько, что же мне тогда гаремом обзаводиться во избежание несчастных случаев? (Идиотская острота, достойная сегодняшней «Смехопанорамы».)

– Ваша ирония в данном случае не уместна. Это вам не капустник, здесь дело серьезное. Мне уже звонили из больницы, слава богу, ей вовремя промыли желудок, и теперь опасности для жизни нет. Вечером ее привезут домой, и вам придется идти объясняться с ее родителями и успокаивать девушку.

– Чем же, по-вашему, я могу ее успокоить?

– Не знаю, но вы педагог и потому обязаны найти нужные слова утешения. Да, еще имейте в виду, что ее отец – военный следователь по особо важным делам военной прокуратуры.

– Час от часу не легче.

Поздно вечером на ватных ногах плелся я к дому жертвы безответной любви к бесчувственному учителю, судорожно подбирая, но совершенно не находя те самые, нужные, слова. Решение пришло внезапно, как только увидел ее виноватые глаза: «Слушай, а давай я почитаю тебе стихи...»

Что касается папы, грозного военного следователя, то, как выяснилось, его узкая специализация: изучение проблемы самоубийств в армии. В те годы основной причиной суицидальных попыток солдат была не дедовщина, а полученные ими из дома известия о том, что любимая девушка, не дождавшись жениха из армии, вышла замуж за другого. Мне было что спросить у этого серьезного профессионала на уютной кухне за бутылкой хорошего коньяка, который он предложил распить за благополучный финал этой истории.

По природе своей все значительные педагоги – большие сказочники. Силой воображения они создают свой особый мир, а затем материализуют его, выстраивая гармонию отношений детей в соответствии с его неписаными законами. Строго говоря, сказанное относится к любому творчеству, не важно к какому: художественному или педагогическому. Этот способ бытия помогает творцу подняться над рутиной обыденной жизни, преодолеть автоматизм человеческого существования. Но между художественным и педагогическим творчеством, при их ощутимом сходстве, есть одно судьбоносное отличие. Поэт может себе позволить быть эгоцентриком (иных поэтов, похоже, и не бывает), ему полезно, даже предписано свыше, оторвавшись от грешной земли, жить в мире горнем, не отвлекаться на мелочи, не давать себя запутать в паутине человеческих отношений. «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»

(Б. Пастернак).

Иное дело, педагог. Стремясь к звездам и увлекая за собой детей, он не имеет права слишком отрываться от реальной почвы, рискуя, подобно художнику, оказаться в гордом одиночестве. Одинокой педагогики просто не бывает. Сложная амальгама человеческих отношений для него не досадная помеха, отвлекающая от диалога с вечностью, но тот самый материал, из которого возводится все здание педагогики. Из сказанного следует, что трезвый, даже ироничный взгляд на себя самого, свои ошибки, заблуждения, вольные или невольные прегрешения перед детьми и коллегами – необходимое условие педагогического творчества. Убежден, именно на этой границе – между небом и землей – открываются педагогические горизонты.

Давно мечтаю о коллективной монографии под названием «Работа над ошибками», в которой состоявшиеся педагоги предельно откровенно, не боясь предстать перед читателем в невыгодном свете, расскажут о своих первых шагах в профессии, сопровождавшихся неизбежными ляпсусами, глупостями и срывами. Что поделать, как говорят умудренные жизнью врачи, у каждого начинающего хирурга есть свое кладбище. Похоже, что пользы от такой книги было бы ничуть не меньше, чем от иного пособия по педагогике. Но кто-то должен начать, и потому с надеждой на поддержку маститых коллег бросаю в эту копилку первые взносы.