Коллектив авторов - «Неправильный аист» и другие наши истории: Книга дневников приёмных семей

Такую мудрую «старушку», которая почти не умела говорить, часами сидела на одном месте и плакала, мы привезли домой. Сейчас существует ряд организаций, куда можно обратиться за помощью, есть психологи, которые дадут умные советы. В нашем дальнем гарнизоне мы были наедине с проблемами, и они росли, как снежный ком. На бытовом уровне многим вещам приходилось обучать с нуля. Лук Катя ела, словно яблоки, бананов и тортов пугалась, так как не видела вообще, хлеб в рот не брала. Платья снимать категорически отказывалась, приходилось даже одевать одно на другое и так отправлять в садик.

Мы – приёмные родители – многого не знали, многого не умели, хотя воспитали двоих детей. Например, зачем тащить ребёнка на рынок, где толпа, мы просто её напугали. Начинаешь обнимать, целовать, она становится ёжиком. Помню, как Катя два дня буквально просидела на коленях у мужа, боялась заснуть и расстаться даже на время. Отвлекали её с помощью собаки, нашей Эльмы, с которой девочка подружилась почти сразу. Произошло это во время первой прогулки. Мы вышли на улицу и вдруг на Катю бросается маленькая, но голосистая собачка. Эльма хватает её за загривок и отбрасывает назад. Всё происходит, как в кино, в рапидной съемке, собака летит по асфальту, Катька повисает на шее спасительницы. Так, обнявшись, они и вошли в дом. С тех пор Эльма стала для Кати самым авторитетным членом семьи.

Именно Эльма научила Катю есть хлеб. Она делила бутерброды с собакой и однажды, глядя на лохматую подругу, сама отважилась откусить кусочек и узнала вкус хлеба. До этого она просто слизывала масло. Круглыми испуганными глазами девочка смотрела и на торт, отважилась попробовать его только после Эльмы. Катя панически боялась воды и в ванну отправилась только вместе с собакой, сколько ни уговаривали. Говорим: «Эльма, купаться!» Та влетает в воду, следом с хохотом Катюшка.

Были истерики по непонятным причинам. Теперь я понимаю – это был страх, что в один прекрасный день она проснётся и ничего не будет: ни мамы, ни папы, ни собственных игрушек. И сейчас, когда позади 14 лет общей жизни, Катька продолжает испытывать нас, случается и такое.

Возвращаясь назад, скажу, что сразу поняла – это ребёнок особенный, не такой, как наши первые дети. Назвать её чужой не могу, я приняла её сразу, словно впитала в себя. И она сразу назвала меня мамой. С мужем Кате было сложнее. Называла его дядя, потом Коля и только на параде 9 мая, полдня просидев у мужа на шее, произнесла слово «Папа!».

Самый страшный момент в нашем розовом детстве – это то, как я сказала Катюше, что она приёмный ребёнок. Я считаю, что скрывать от детей факт усыновления не имеет смысла, всё равно найдётся «добрый» человек, который скажет правду. Даже если вы уедете в другой город, на край земли. Мы от Кати ничего особенно не скрывали, тем более что жили в военном городке, где все всё знали. Но на вопрос о разных фамилиях почему-то отвечали, что у нас фамилия сложная – Кристиогло, выговаривать тяжело, а Якубова – простая. Поэтому она пока Якубова, а вырастет – станет Кристиогло. С такой информацией мы и жили, игнорируя необходимость доступно ребёнку всё объяснить. И вдруг в семь лет девочка ушла гулять, кататься на роликах и пропала. Её не было шесть часов. Я была готова идти в милицию, поднимать военных. Но тут кто-то сказал, что видел её с соседским мальчиком, Артёмом. Не помню, как взлетела без лифта на седьмой этаж, как вошла в квартиру, как кричала на отца мальчика…

В то время моя Катя сидела на диване прямо в роликах и мило играла. И вот тогда я ей и выпалила: «Ты понимаешь, что ты не моя, ты понимаешь, что тебя заберут, а меня посадят…» Потом я просила прощения, страдала, плакала. Она неделю молчала. Затем внешне все успокоились, чувства ушли внутрь и там остались. Я осталась навсегда виноватой перед Катей, что осталось в душе у Кати, я не знаю.

Каждый ребёнок должен знать свои корни. Все дети хотят увидеть свою маму. Зачем? Катя мне сказала, чтобы в глаза посмотреть и спросить: «Что я тебе сделала? За что ты меня выбросила из своей жизни?» Сказать, что желание увидеть родственников было неожиданным, значит солгать. Я ждала этого вопроса всю нашу с ней совместную жизнь. Ждала и боялась. Встреча дочки с родственниками произошла в прошлом году. Катя в мой день рождения с детской непосредственностью спросила: «Мама, а у меня есть братья или сестры?» Она не поняла, как нас всех обидела. Но что делать, стала искать. Мама уже умерла. Три сестры и брат живут в Комсомольске. Иду с новостями к дочке, говорю: «Катя, у меня для тебя неприятное известие – мамы больше нет в живых». Холодно отвечает: «Почему же неприятное? Ничего особенного».

С братьями и сёстрами начинаем переписываться. Все они воспитывались в детском доме, одной сестре повезло – попала в приёмную семью. Но в 18 лет девочка что-то выкинула, и родители тоже не в лучшей форме сказали об этом. И вот наступает самый страшный момент – едем на встречу. Как я этого боялась! Накупили подарков племянникам и в путь. На встречу в кафе пришли только две сестры. И что обидно, разговор начался со лжи. Мы хотели передать подарки племянникам, но девочки сказали, что ребятишки где-то в отъезде. К тому моменту я уже знала, что двух сестер Кати лишили родительских прав, и малыши находятся в детском доме. В общем, никакой эйфории в отношении родных Кати я не испытала. Она же их защищала, как могла.

Потом были две недели кошмара. Катюха сворачивала мне кровь, грубила, ничего не делала. Было больно и тяжело. Потом ещё была встреча с братом, который, несмотря на сложное детство, сумел поступить в железнодорожный университет. Тогда я очень боялась, что Катя уйдёт от нас, я не знала, о чем сёстры договариваются, что пишут друг другу. И чтобы не тянуть кота за хвост, ежеминутно замирая в ожидании Катькиного решения, я честно сказала дочке: «Всё, Катя, они твои родные, они взрослые, у них есть жильё. Ты можешь уйти к ним». И это были не просто слова. У меня не было права удерживать её. Но не было сил и расстаться. Многие говорят, что приёмные родители всё равно остаются чужими. Неправда, Катя вошла в меня, в нашу семью и стала родной для всех. Это наш последний любимый ребёнок. В общем, Катя осталась с нами. Ни брата, ни сестёр я больше не видела. Они даже не поздравили девочку с днём рождения.

О маме я пыталась поговорить с Катериной несколько раз. Просила простить несчастную женщину, достаточно наказанную судьбой. Но безуспешно. Катя все разговоры обрывала. И вот случилось чудо: в хабаровской семинарии замироточила икона. Мы с Катей пошли посмотреть. И вдруг дочке стало неуютно, плохо, заболела голова. Мы вошли в храм, говорю: «Катя, поставь свечку за упокой души твоей мамы, пусть спит спокойно». Отвечает: «Не хочу». Ну, ладно, давай просто постоим. Катя вновь жалуется на головную боль, я вновь прошу её простить маму. Говорю: «Благодаря ей у тебя есть я». Девочка задумалась, сказала, что её это устраивает. В общем, подошла она к иконам, постояла минуты три со свечкой, всё не решалась поставить её за упокой мамы: протянет руку, отдёрнет. И так несколько раз. Потом отважилась, поставила свечку, постояла минутку. Когда вышли из храма, говорит: «Меня словно отпустило, на душе стало легко и ясно, даже голова болеть перестала». Прошел уже год, но больше мы к этой теме не возвращались.