Сергей Снегов - Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

В августе 1945 года Курчатов стоял перед трудным выбором.

Возглавлять все ядерные работы в момент, когда на их осуществление направлялась вся промышленная и научная мощь страны, было равносильно тому, чтобы отказаться от собственной, может быть, маленькой, но дорогой научной темы, пренебречь тем, чтобы когда-нибудь в монографиях, в учебниках появились фразы: «эффект Курчатова», «явление Курчатова», «процесс Курчатова», «закон Курчатова», «теория, созданная Курчатовым». Оставить свой личный след в науке — мечта каждого ученого. От этой мечты надо было теперь отказаться. Он возглавит все исследования. Частные, специальные открытия, которые составляют конечную цель творчества исследователя, останутся на долю другим. Пост, ему предложенный и им принятый, означал не только повышение и власть, но и жертву. Многое приобреталось, многое терялось — без колебания на это нельзя было идти. Маленькое, личное поглощалось всеобщим, огромным.

Большим счастьем для нашей страны было то, что именно Игорь Курчатов в трудное для Родины время научно возглавил усилия по овладению ядерной энергией. Кажется, и не представить другого человека, так совершенно отвечающего своему посту. В молодости Курчатова прозвали Генералом; шутливое прозвище говорило о свойствах характера, о любви к власти. Сейчас он реально был генералом — генералом от физики, как в старые времена были генералы от инфантерии, от артиллерии, от кавалерии. Он был, применяя термин поновей, маршалом нового рода войск — науки физики. Ему вручили огромную власть — давать обязательные задания институтам и лабораториям, требовать их неукоснительного выполнения, координировать усилия ученых, инженеров, хозяйственников. Ни о какой независимости ядерных коллективов речь больше идти не могла — все подчинялись ему.

Но то была удивительная власть — помощи, а не подавления, творчества, а не администрирования. Под его рукой трудно и радостно работалось — трудно, ибо непредставимо сложны и срочны были задачи, легко, ибо открывался простор научному творчеству, научному вдохновению.

На всей ядерной программе, столь блестяще осуществленной советским народом в послевоенные годы, лежит отпечаток личности Курчатова — его научных успехов, его человеческой мудрости, его административной энергии, его чувства ответственности перед своим народом!

И еще одно обстоятельство нужно непременно подчеркнуть, потому что без понимания этого обстоятельства невозможно представить себе ни масштабы усилий, которые потребовались, ни грандиозность конечного успеха. Все ядерные работы в Америке разворачивались в иных совершенно условиях, чем в Советском Союзе. Война грохотала далеко от Соединенных Штатов, а Советская страна вышла из войны чудовищно истерзанной — сотни городов лежали в развалинах, тысячи заводов были разрушены, десятки тысяч сел превращены в пепелища, миллионы людей погибли. Всего не хватало — жилищ, производственных помещений, людей, еды, машин, сырья… А нужно было не только воссоздавать уничтоженное в войне богатство, но и разрабатывать отрасли промышленности, придумывать новые механизмы и процессы, изучать еще неизвестные, страшно сложные явления, проектировать и изготовлять уникально точную аппаратуру. И если американские эксперты приходили к выводу, что атомное оружие появится у Советского Союза лишь после 1954 года, то им самим такой вывод, нет сомнения, казался очень уж смелым: можно было спокойно указать сроки и более дальние.

Реально же атомное оружие было создано за четыре послевоенных года — срок, не так удививший, как ошеломивший американских стратегов…

На несколько трудных месяцев главной проблемой стало получение доброкачественного металлического урана.

Еще в январе 1943 года, подготавливая с Первухиным правительственное постановление, Курчатов указывал, что физикам нужен уран особой чистоты, без «нейтронных ядов» — примесей, поглощающих нейтроны. В мае 1943 года в Гиредмете состоялась встреча физиков с металлургами Курчатов разъяснил профессору Николаю Сажину и его помощнице Зинаиде Ершовой, что «ядерная чистота» — это нечто качественно иное, чем то, что обычно называется «химически чистым препаратом».

В полуподвальном, плохо отапливаемом помещении женщины-металлурги — та же Ершова, Е. Каменская, Н. Солдатова — получили сплав урана с углеродом. Этот первый советский урановый препарат торжественно вручили Курчатову. А когда в высокочастотной вакуумной печи проводили горячую очистку от примесей уже металлического урана, на приемку первого слитка приехала правительственная комиссия во главе с Первухиным. Поздней ночью рафинирование закончилось, из лабораторной печи извлекли слиток весом в 1 килограмм — по уникальной чистоте этот уран вполне годился для реактора. Кончался год 1944-й.

В ноябре 1944 года Курчатов подписал технические условия на металлический уран. Это требование, предъявленное физиками промышленности, металлурги оценили как еще неслыханно трудное, но приняли к исполнению. Один из заводов боеприпасов превратили в специализированное урановое предприятие. Но дело на нем поначалу шло плохо. Химики-аналитики браковали одну партию урана за другой. Бор, главный яд, обнаруживался в каждом слитке, других «отравителей» тоже хватало. В докладе правительству, составленном в том же 1945 году, Курчатов писал, что без сверхчистого урана невозможно пустить реактор, и указывал, что графит, поставляемый ныне физикам, содержит в 20 раз меньше вредных примесей, чем уран: если металлурги введут у себя такую же очистку, какую освоили на электродном заводе, уран станет вполне доброкачественным. В помощь металлургам Курчатов послал Гончарова и Правдюка, те уже имели опыт борьбы с вредными примесями.

Но металлургия урана и производство графита — технологии разные. Ведущие инженеры и руководители завода — Невструев, Золотуха, Голованов, Каллистов, Галкин, Белов — меняли способы плавки, но не могли избавиться от бора. Завенягин, приехав на завод и мрачно глядя на рыхлый, загрязненный бором слиток, с упреком сказал начальнику производства Белову, своему старому знакомому по Норильску, где Завенягин руководил всем горно-металлургическим комбинатом (сейчас он носит имя А. П. Завенягина), а Белов был директором никелевого завода:

— Александр Романович, себя не жалеешь, твое дело, но хоть меня, больного, пожалей — не доводи до инфаркта!

Решение проблемы все же пришло от графита. Урановый расплав из печи выливался в изложницы — американские графитовые тигли. А они-то и были заражены бором. Электродный завод получил новый заказ — уже не на сверхчистые графитовые кирпичи, а на тигли такой же уникальной чистоты. Партию сверхчистых тиглей привезли на урановый завод, и проблема бора потеряла свою остроту.