Сергей Снегов - Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

— Давай, Митяй, поглядим, как там дальние приборы, — сказал Переверзеву однажды утром Курчатов.

«Победа» неторопливо переваливала с пригорка на пригорочек. На все стороны, куда хватал глаз, простиралась степь, лишь немного прикрытая травой. По степи мчались перекати-поле. Курчатов впервые видел их, он вытягивал шею, следил за крупными, быстро катящимися шарами — иные достигали метра в диаметре. В траве поминутно вспархивали куропатки, испуганно убегали дрофы, похожие на крупных индюков, распушивали хвосты фазаны. Уже начинался отлет гусей, в утреннем небе они летели сотнями. У небольшого озерка Курчатов велел остановиться. Здесь стояли приборы, регистрирующие колебания и толчки почвы. Курчатов попросил Переверзева выстрелить из ружья. Переверзев бабахнул из двух стволов — стрелки быстро отклонились, медленно пошли назад. Курчатов взял перезаряженное ружье, сам выстрелил и радостно засмеялся. Переверзеву показалось, что он радуется не тому, что приборы хорошо работают, а тому, что держит в руках двустволку и стреляет — возможно, впервые в жизни. Курчатов повалился на траву и блаженно вздохнул:

— Отдохнем, Митяй, солнце начинает припекать.

Солнце припекало только в закрытых местах, в степи дул холодный ветер, он все усиливался. Переверзев, сидя рядом с Курчатовым — тот закрыл глаза, закинул руки за голову, как любил делать, когда лежал на воде, — с завистью посматривал на озеро: там было полно уток. Не выдержав, Переверзев взял ружье и по-пластунски пополз к камышам, прикрывавшим мелководье. Из-за камышей было плохо видно, но, осторожно раздвинув их, Переверзев ухитрился свалить двух уток — одна за другой они уткнулись головой в воду. Курчатов, приподнявшись, с интересом смотрел, что он делает. Переверзев разделся и вошел в воду. Она оказалась такой холодной, что сердце сжало как рукой. Кое-как доплыв назад с добычей, Переверзев проворно натянул на мокрое тело одежду и побежал к машине греться. Курчатов сел на свое место и посочувствовал:

— Трясешься, как цуцик. Давай погоним лошадку домой побыстрей!

В этот вечер Курчатову и подсевшим к нему подали дичь. Курчатов никогда много не ел, но вкусно поесть любил — он так громко похваливал ужин, что всегда веселый генерал Духов, упрекнул Переверзева:

— Скупой ты, Дмитрий! Такой живностью раздобылся, а на угощение не позвал.

— Да ведь всего две утки были, товарищ генерал! — оправдывался смущенный Переверзев.

В разгар работы на полигоне приехал Первухин, пожил с неделю и, убедившись, что все к испытанию готово, возвратился в Москву докладывать об этом правительственному комитету.

Во второй половине августа 1949 года на полигон прибыли члены правительства. Только Ванников, больной, не сумел приехать. Физики завершали последние приготовления. Щелкин с сотрудниками налаживал устройство, сжимающее в один надкритический объем подкритические куски плутония. Флеров в сотый раз проверял счетчик фоновых нейтронов. Давиденко возился с запалом, впрыскивающим нейтроны в сжатую надкритическую массу плутония.

На рассвете 29 августа все было готово к испытанию. Курчатов занял свое место у пульта. Физики, члены правительства, генералы тесно сгрудились вокруг — не мешать, но и видеть его движения. Утро шло ветреное, начиналась буря, было тревожно: не раскачивается ли башня, не произойдет ли авария от колебаний. Курчатов улыбался, прислушиваясь к ветру. Буря была не опасна, монтаж произвели так надежно, что колебания башни не могли ничего повредить. Теоретики сосредоточенно поглядывали в свои блокнотики, словно какое-то вычисление могло что-то изменить. Конструкторы — кто побледнев, кто раскрасневшись — ждали решающей минуты-. Члены правительства и генералы шепотом переговаривались. Флеров встревоженно следил за счетчиком импульсов. Нормально нейтронный фон от запала давал 2–3 импульса в 15 секунд. Но спонтанное деление плутония, много большее, чем у урана, осложняло картину. Неожиданно фон стал увеличиваться. За несколько минут до назначенного срока он составлял уже 5–7 щелчков. Такое увеличение импульсов грозило преждевременным — до сжатия кусков — взрывом. Флеров повернул к Курчатову побледневшее лицо, сделал тревожный жест. Курчатов усмехнулся и кивнул головой.

В ту же секунду в зашторенных окнах ярко засверкало. Сияние какие-то доли секунды нарастало до нестерпимого, потом стало бледнеть, из голубовато-белого превращаться в желтое и красноватое. Через несколько секунд донеслась взрывная волна, в комнате, прикрытой от удара земляным валом и бетонной стеной, все затряслось. Страшный грохот раздался снаружи, он оглушал, больно давил на барабанные перепонки. А когда взрывная волна пронеслась, все из землянок выскочили наружу. Сквозь темные очки был виден вздымающийся вверх огненный столб и черное облако над ним.

На командный пункт быстро надвигалась пылевая туча, в ней посверкивали молнии. Один из физиков потянул Курчатова назад, радиоактивная пыль была опасна.

Еще в момент взрыва, когда ослепительное сияние озарило сумрачную степь, общее ликование заставило всех обниматься и целоваться, обмениваться восторженными восклицаниями. Все и в землянке и наверху, в степи, торопились пожать Курчатову руку, обнять, поздравить с успехом. У Курчатова подрагивали от волнения губы, влажно сияли глаза. Он был растроган, мягок, ликующ, счастлив — все сразу. В землянке, когда наверху разразилась пылевая буря, пришла минута для разговоров, а не только для восклицаний. Курчатов пожимал руки теоретикам, экспериментаторам, конструкторам, поздравлял каждого с успехом.

Подали машины, надо было поскорей уезжать от места, на которое надвигалось радиоактивное облако. Участники испытания направились в поселок. Лишь через несколько часов стало возможным возвратиться на полигон. Картина была впечатляющая. От металлической башни не осталось и следа, на месте, где она недавно возвышалась, сияла дымящаяся воронка с оплавленными краями. Деревянных домиков как не бывало, пятиэтажные каменные здания представляли собой груды развалин. Взгляду открывались всюду знаки огромного разрушения — сорванные и отброшенные стальные мосты, обрушенные тоннели, паровоз, лежащий на боку далеко от рельсов, вздыбившееся железнодорожное полотно. Знаменитый конструктор тяжелых танков Николай Духов взволнованно показал рукой на одно из своих детищ, взброшенное взрывной волной на холмик:

— Как мячик его! Такую махину — как футбольный мяч!

В гостинице Курчатов сел писать отчет правительству об успехе произведенного испытания. Такие важные известия нельзя было доверить машинисткам, все доклады и рапорты писались от руки. Один из участников испытания — у него был почерк получше — перебелил доклад. В тот же день его отправили самолетом в Москву.