Анна Ливанова - Физики о физиках

Садились за стол обедать. Пришел Чандрасекар, поздоровался со всеми и тоже сел. Вдруг американский профессор встает, подходит к хозяйке и говорит, что с негром сидеть за одним столом не будет.

Все остолбенели. Первым опомнился Гайтлер. Он тоже встал, подошел к хозяйке, вытащил часы и говорит:

— Сейчас без тринадцати минут двенадцать. В двенадцать часов американец должен покинуть пансион.

Хозяйка стала что-то говорить, но он прервал ее:

— Спешите, иначе вы разоритесь. Мы все уедем и объявим пансиону бойкот.

Хозяйка заплакала.

— Я вам сочувствую, но ведь минуты-то проходят. Вы совсем потеряли голову.

Без двух минут двенадцать американец поспешно вышел с чемоданом в руках, и больше его не видели.

…В Геттингене собралась молодежь чуть ли не со всего мира. Там были русские, французы, англичане, индийцы, датчане, японцы. Другим подобным же местом паломничества, куда съезжались главным образом физики-теоретики, был Копенгаген, где работал Бор. Когда на этом звездном небосклоне появилась длинная фигура Ландау, все были поражены, как много знает и умеет этот юноша, уже профессор в двадцать один год.

— Что ж, наша страна молодая и ученые молодые, — обычно отвечал Ландау.

В середине двадцатых годов слава Эйнштейна достигла апогея. Научная судьба ученого была исключительно счастливой. Каждая его работа становилась гигантским открытием: объяснение броуновского движения, квантовая теория света, наконец, специальная теория относительности.

Но самым замечательным достижением Эйнштейна было создание современной теории тяготения, иными словами — общей теории относительности. Он первый дал ответ, что же такое тяготение. Его теория — величайшее творение. Ученый сам не раз говорил:

— Я совершенно не понимаю, почему меня превозносят как создателя теории относительности. Не будь меня, через год это бы сделал Пуанкаре, через два года сделал бы Минковский, в конце концов больше половины в этом деле принадлежит Лоренцу. Мои заслуги здесь преувеличены. Что же касается теории тяготения, то я почти уверен, что если бы не я, то до сих пор ее никто бы не открыл.

В 1925 году Эйнштейном овладела идея объединить электромагнитное поле и поле тяготения в единое поле, то есть создать такую одну теорию, которая объясняла бы все особенности и поведение и электромагнитных полей, связанных с излучением энергии, и полей тяготения, связанных с массой, с веществом. Это и есть проблема «единой теории поля». Эйнштейн занимался ею до самой смерти. На нее он убил все последние тридцать лет жизни. Это была величайшая трагедия его творчества.

Он писал одну работу за другой — и ничего не получалось. А так как это были работы Эйнштейна, то первые пять лет их читали все. Потом перестали читать и только просили своих ассистентов посмотреть, в чем там суть.

Эйнштейн переживал страшное крушение.

И по сей день с единой теорией поля ничего не получается. Есть мнение, что без существенно новых идей в решении этой проблемы не обойтись. А Эйнштейн считал, что новых идей не нужно. Почему? Будучи величайшим революционером в науке, он в известном смысле оказался не первооткрывателем, а завершителем целой эры. Им блестяще закончилась классическая физика, которая началась Ньютоном и продолжалась Максвеллом. А новые идеи в классике почерпнуть было нельзя, их могла дать только квантовая теория.

Здесь хотелось бы привести другое высказывание, несколько иначе освещающее отношение Эйнштейна к классической физике. Принадлежит оно голландскому физику-теоретику Паулю Эренфесту. На вопрос, чем отличаются Эйнштейн и Бор от других физиков, какие свойства их ума и характера определяют их блестящие научные достижения, Эренфест ответил, что хотя Эйнштейн и Бор обладают резко различной индивидуальностью, у них есть ряд общих черт, которые отличают их от «обыкновенных» физиков. Вот одна из них:

«И Эйнштейн и Бор исключительно хорошо знают классическую физику, они, так сказать, пропитаны классическим знанием. Они знают, они любят, они чувствуют классику так, как не может этого делать обыкновенный физик. Меньше всего они готовы признать новое только потому, что это новое. Скорее их можно назвать консерваторами — с такой бережностью они относятся к классическим объяснениям, к каждому кирпичику здания классической физики. Но для них новые вещи являются необходимостью потому, что они хорошо знают старое и отчетливо видят невозможность старого, классического объяснения».

Эти слова Эренфеста в какой-то степени — ключ ко всему научному творчеству Эйнштейна.

Несмотря на то, что именно Эйнштейн ввел понятие квантов в оптику и создал квантовую теорию света, что им создана квантовая статистика, несмотря на это, к квантовой механике он всегда относился чрезвычайно настороженно и враждебно.

Но тогда, в конце двадцатых годов, первые неудачи еще никому не казались трагическими — ни автору, ни окружающим. Единая теория поля была модной темой, ею многие занимались. И все, что появлялось в этой области, естественно, привлекало внимание Эйнштейна.

«Всю свою жизнь я больше всего интересовался единой теорией поля», — Румер вспоминает свои работы за долгий ряд лет.

Одна из первых была сделана в 1928 году. Она относилась к направлению, которое называлось пятимерным обобщением теории относительности. Румер доложил ее в Математическом обществе, потом она была напечатана в «Известиях Геттингенской академии наук».

Статьей заинтересовался Макс Борн.

— Я думаю, вы уже законченный ученый, — заметил Румеру Борн. — Если я поговорю с моим другом Эйнштейном, он поможет уладить все формальности, и вы будете работать в нашей лаборатории.

И послал эту работу Эйнштейну с соответствующим письмом.

Ответ был скорый, но малоутешительный. Эйнштейну работа не понравилась.

Позже, когда Румер стал ассистентом Борна и получил доступ к его переписке, он прочел оба письма. Борн писал: «Я посылаю тебе работу одного молодого русского и именем старой дружбы прошу использовать свой авторитет и сделать так, чтобы он мог у меня работать».

Эйнштейн ответил: «Дорогой Макси! Ты просишь от меня почти невозможного. Я не считаю возможным разговаривать о человеке, которого никогда не видел. К тому же его работа меня, по совести, не интересует и не кажется мне привлекательной».

Самому Румеру Эйнштейн написал так:

«Дорогой господин коллега!

Я получил Ваш оттиск и должен Вам по совести сказать, что работа мне совершенно не нравится и я не считаю, что она бьет в цель. Но если Вы когда-нибудь будете поступать доцентом по физике, то обязательно напишите мне, я Вам дам рекомендательное письмо».

Через некоторое время в Геттинген приехал профессор Эренфест, и Борн рассказал ему всю историю.