Владилен Барашенков - Вселенная в электроне

Представим себе, что электрон попадает на поглощающий экран с двумя отверстиями, за которыми расположена фотопластинка. Электрон пройдет через одно из отверстий и оставит точечный след на фотопластинке. Повторяя многократно этот опыт, мы должны получить на ней наложение двух картин: черное пятно от электронов, прошедших сквозь одно отверстие, и такое же пятно от электронов, воспользовавшихся вторым отверстием.

Казалось бы, это — единственно возможный результат, другого и быть не может. Так вот, ничего подобного! На фотопластинке получается в точности такая же картина, как при столкновении двух волн на воде, когда на водной поверхности образуется рябь горбиков и ложбин. На пластинке им соответствует рябь размытых пятен и просветов между ними. В физике это называется интерференцией.

Две волны сталкиваются, и там, где пик одной накладывается на пик другой, они усиливают друг друга, а там, где пик одной волны совпадает с направленным в обратную сторону пиком другой, образуется ложбина — здесь волны гасят друг друга. Отсюда и возникает рябь. Можно бросить два камня в воду и посмотреть, как происходит такая интерференция. Но откуда ей взяться, когда сквозь экран каждый раз проходит только один электрон? Столкнуться и интерферировать он может лишь… сам с собой. Другими словами, электрон каким-то образом ухитряется стать одним в двух лицах и пройти сразу сквозь два, далеко отстоящих друг от друга, отверстия. Это напоминает картинку из рубрики «Чудаки» на последней странице «Литературной газеты»: длинная ровная лыжня из двух параллельных следов, и вдруг невесть откуда взявшаяся елка между ними!

Может, электрон распадается на какие-то куски? Но нет, если бы это было так, то, закрыв одно из отверстий, мы могли бы «поймать» кусочек электрона, который прошел сквозь оставшееся открытым отверстие. Опыт показывает, что никаких кусков от электрона не откалывается, и сквозь отверстие каждый раз проходит вполне нормальный, совершенно целый электрон.

Поведение электрона выглядит просто невероятным, противоречащим самой элементарной логике, — все равно что войти в комнату с двумя дверями и столкнуться лбом с самим собой! И тем не менее никакого другого объяснения наблюдаемому ходу событий, с точки зрения ньютоновской механики, дать нельзя. Точно известно, что каждый электрон проходит через одно из двух отверстий, а фотопластинка убеждает нас в том, что он раздваивался. Вопиющее противоречие, как будто мы имеем дело с электроном и его двойником-призраком!

Когда такое необъяснимое, «противоестественное» поведение микрочастиц было обнаружено впервые на опыте, многие ученые восприняли его как конец физической науки, которая, казалось им, добралась, наконец, до исходного, «первозданного микрохаоса», прикоснулась к «праматерии», где уже нет никаких законов. Знаменитый голландский физик Г. Лоренц еще совсем недавно, в 1924 году, с горечью писал: «Где же истина, если о ней можно делать взаимно исключающие друг друга утверждения? Способны ли мы вообще узнать истину и имеет ли смысл вообще заниматься наукой? Я потерял уверенность, что моя научная работа вела к объективной истине, и я не знаю, зачем жил; жалею только,что не умер пять лет назад, когда мне все еще представлялось ясным… Взамен ясных и светлых образов возникает стремление к каким-то таинственным схемам, не подлежащим отчетливому представлению».

Положение казалось безнадежно запутанным: беспричинно мечущиеся в пространстве частицы, каждая из которых может столкнуться сама с собой. И в то же время состоящие из них тела с удивительной точностью подчиняются законам Ньютона. Было от чего прийти в отчаяние. Как шутили в то время физики, по четным дням недели им приходилось пользоваться механикой Ньютона, а по нечетным — доказывать, что она не верна! Казалось бы, мир и минуты не мог бы существовать, будь в нем такие ужасные противоречия, а он живет уже двадцать миллиардов лет! Физика зашла в тупик.

Теоретическая путаница у физиков возникала не только при попытках понять, как движется микрочастица, но и при объяснении природы света. Что это, частица или волна? Еще триста лет назад об этом ожесточенно спорили Ньютон и Гук. Первый разделял точку зрения, которой придерживались еще древнегреческие ученые: свет — это поток мельчайших, не различимых глазом частиц-корпускул. Это хорошо объясняло известные в то время оптические явления — поглощение света экранами, его отражение от зеркал, преломление в линзах и многое другое. Все это удавалось объяснить, используя законы механики для частиц-корпускул. Гук был убежден в том, что свет по своей природе похож на звук, — это тоже волны, испускаемые источником.

Фольклорное эхо донесло до наших дней немало пикантных подробностей этих словесных баталий, то и дело выходивших далеко за рамки научных дискуссий. Говорят, что после одного из споров, в котором темпераментный и не стеснявшийся в выборе выражений Роберт Гук превзошел самого себя в язвительной критике ньютоновской теории световых корпускул и ее автора, последний решил вообще не публиковать своих трудов по оптике, пока будет жив Гук.

Надо заметить, что Роберт Гук отличался удивительно неуживчивым, болезненно самолюбивым характером. Разносторонний, талантливый человек с живым, нестандартным мышлением, он в своих исследованиях часто далеко опережал коллег. Бывало, правда, переоткрывал открытое, с жаром доказывая свой приоритет. Ни одно его исследование, ни одно изобретение не было доведено до конца. Непрерывные недоразумения, ссоры, склоки, приоритетные споры заполняли жизнь этого исключительно одаренного, но крайне мелочного и вздорного человека. Почти всякий талантливый ученый вскоре становился его врагом. Ньютон в этом отношении не был исключением.

Но главной причиной решения Ньютона воздержаться от публикации своих трудов была, конечно, не полемичная страстность Гука и его необузданный характер, а сила приводимых им новых фактов. Корпускулярная гипотеза, развивавшаяся Ньютоном, не могла устоять против них. Только с помощью волновых представлений можно было объяснить, почему прибавление света к свету может не только увеличивать, но иногда и уменьшать освещенность, порождая сложные интерференционные картины, как у волн в жидкости, или почему, например, свет огибает мелкие препятствия и на краях тени всегда есть некоторая полутень. В случае потока частиц тень должна иметь резкие края — частица либо поглощается экраном, либо пролетает мимо, и направление ее движения нисколько не изменяется.