Матвей Бронштейн - Солнечное вещество и другие повести, а также Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской [сборник]

…Война застала меня в Москве после трудной медицинской операции. Сперва я была эвакуирована с дочерью и племянником в Чистополь, а оттуда перебралась в Ташкент, где прожила до осени 1943 года. В Ташкенте поступила на службу во Дворец пионеров (вела литературный кружок и занималась редактированием); а “по общественной линии” работала в Комиссии помощи эвакуированным детям.

Осенью 1943 года я приехала в Москву, куда ранее уже вернулись мои родители. После прорыва блокады, летом 1944-го, я сделала попытку воротиться в Ленинград. Там квартира моя оказалась противозаконно занята, однако, едва я попробовала добиться справедливости, “органы” дали понять, что жить в Ленинграде мне все равно разрешено не будет.

С тех пор началась моя постоянная московско-переделкинская жизнь; род занятий – литература. Занималась я (на “договорных началах”) разными видами редакторской и литературно-педагогической деятельности: несколько месяцев, когда главным редактором журнала “Новый мир” был К. Симонов, я заведовала отделом поэзии; одну зиму, в конце пятидесятых, преподавала на Высших литературных курсах при Союзе писателей. (В Союз, после многочисленных отказов, я была принята в 1947 году.)

После ХХ съезда, в 1957 году, мне удалось получить официальную справку о “посмертной реабилитации” М. П. Бронштейна “за отсутствием состава преступления”. Дата “смерти” – 18 февраля 1938 года. (В действительности Бронштейн не “умер”, а расстрелян по решению Выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством В. В. Ульриха.)

С начала шестидесятых и в семидесятые годы вместе с другими представителями интеллигенции, писателями и учеными (Ф. Вигдорова, Л. Копелев, А. Якобсон, Л. Богораз, А. Солженицын, А. Д. Сахаров, В. Войнович, В. Корнилов, Г. Владимов и другие) я постоянно выступала против беззаконий, творимых властью. (Этот период моей работы и жизни отражен в сборнике “Открытое слово” и других книгах.) В 1972 году в журнале “Семья и школа” было оборвано печатание моих воспоминаний об отце, скончавшемся в 1969-м. 9 января 1974 года меня исключили из Союза писателей: мне ставили в вину публикацию книг и статей за границей, радиопередачи по “Би-би-си”, “Голосу Америки” и “Немецкой волне”, а главное, статью “Гнев народа” – ту, в которой я открыто возмущалась организованной травлей Пастернака, Солженицына и Сахарова.

В 1964 году Анна Андреевна Ахматова поручила мне составить (разумеется, под своим непосредственным руководством) сборник ее стихов и поэм. В 1965-м, с большими цензурными изъятиями, сборник “Бег времени” вышел в свет и оказался последним прижизненным.

В 1966-м, после кончины Анны Ахматовой, я начала приводить в порядок свои давние записи. Напечатать их на родине надежды не было. “Записки”, том первый и том второй, – вышли на Западе: первый в 1976-м и 1984-м году и второй в 1980-м.

Не только ни единого слова, написанного мною, но и самое имя мое было запрещено упоминать в печати уже пятнадцать лет. Впервые после запрета имя мое упомянуто в прессе, в “Литературной газете”, 3 июня 1987 года.

Сейчас, когда я пишу эти строки (сентябрь 1987), появилась надежда, что, быть может, меня начнут печатать на родине. Кроме того, теперь я надеюсь, что “Дом Чуковского” (музей, организованный мною, моими друзьями и моей дочерью в Переделкине) уцелеет, после многолетних упорных попыток Союза писателей и Литературного фонда СССР выселить оттуда меня и мою дочь, вывезти уникальную библиотеку, картины знаменитых художников и другие мемориальные вещи невесть куда и снести дом бульдозерами, – что эти попытки прекратятся.

В общей сложности за пятнадцать лет существования Дом посетили более восьмидесяти тысяч человек; сотни посетителей обращались в высшие инстанции с просьбой сохранить этот Дом для них, для их детей и внуков; десятки безвозмездно ремонтировали и ремонтируют Дом.

Последнюю повестку из суда и из Литфонда с требованием выехать и вывезти вещи мы с дочерью получили год тому назад.

Что будет с Домом далее – не знаю, но надеюсь на лучшее.

В настоящее время я занята работой по расшифровке своих записей об Анне Ахматовой, сделанных в последние годы ее жизни: 1963–1966.

(5 апреля 1937 г.)

Копия письма, посланного Г. И. Мишкевичу [56] Из архива Л. К. Чуковской.

Григорий Иосифович,

несколько дней тому назад Вы расторгли договор с внештатным редактором Л. К. Чуковской. Все редактируемые ею книги, по Вашему распоряжению, отняты у нее и переданы другим редакторам.

Так как среди этих книг есть и начатая мною книга о Галилее, то я считаю своим долгом и своим правом высказать Вам мои соображения по этому поводу. Вы, явно, не понимаете того, что редакторская работа над книгой состоит не только в отдельных мелких указаниях, чтении корректур и в подписании книги к печати: настоящий редактор участвует и в создании основных идей книги, вместе с автором он находит правильную литературную постройку книги, находит язык книги, иногда вместе с автором создает и самый сюжет. Так работает всякий хороший редактор; так работают редакционные кадры, которые воспитал С. Я. Маршак. До сих пор Вы, в Вашей роли бездушного чиновника-бюрократа, ограничивались лишь тем, что бездарным и неумелым руководством всячески мешали этим редакционным кадрам работать, теперь Вы сделали следующий шаг: Вы присвоили себе право обезличивать редакторский труд. В нашей стране давно признано, что даже паровоз нельзя, росчерком чиновничьего пера, передавать от машиниста к машинисту, а Вы хотите живых людей – писателей, – оборвав их работу на полуслове, передавать от одного редактора к другому. Не знаю, как остальные авторы, но что касается меня, то я категорически протестую против Вашего бессмысленного распоряжения.

Копия письма Матвея Бронштейна в издательство, 5 апреля 1937 г. Из архива Л. К. Чуковской.

Я не собираюсь указывать Вам на то, что, поручая другим лицам подписывать к печати произведения, в которые вложен редакторский труд Л. К. Чуковской (а среди отобранных у нее книг [57] Вот эти книги: полностью закончена работа над вторым изданием однотомника Крылова и однотомника Гоголя; на три четверти закончена работа над книгой Мильчика, над вторым изданием однотомника Маяковского и, наконец, над отдельным изданием “Ленина” и “Хорошо”. Идею этой последней книги, как наиболее выигрышную политически, Вы хотите присвоить себе, чтобы, поставив на ней свою редакторскую подпись, путем кражи увеличить свой политический капитал. есть книги на три четверти и даже нацело законченные), Вы тем самым совершаете акт наглого литературного воровства; не мое дело указывать Вам это, так как, я уверен, в нашей стране найдутся достаточно авторитетные органы, которые сумеют помешать зарвавшемуся бюрократу заниматься литературным бандитизмом и научат Вас уважать чужой труд. Со своей стороны я вынужден реагировать на Ваш цинический поступок следующим образом: так как редактор Л. К. Чуковская руководила моей работой в области детской литературы с самого начала этой работы и так как без ее редакторских указаний я никогда не смог бы написать написанных мною детских книг, то я не считаю для себя возможным согласиться на передачу другому редактору подготовляемой мною книги о Галилее. Поэтому я расторгаю договор, заключенный мною с Вами на эту книгу, и прошу Вас в кратчайший срок сообщить мне, какую сумму я должен возвратить Вам для того, чтобы ликвидировать полученный мною аванс. Одновременно сообщаю, что я не намерен заниматься в будущем какой бы то ни было литературной работой для Ленинградского отделения Детиздата, пока в этом учреждении не установится, наконец, та атмосфера честности и порядочности, которая обязательна для всякого государственного учреждения советской страны.