Матвей Бронштейн - Солнечное вещество и другие повести, а также Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской [сборник]

Многое жгли и вообще – это плохо приведенный в порядок хаос. Бумажки об обыске в Ленинграде и аресте в Киеве подшиты с перепутанными датами. Беспорядок – то киевская бумажка, то еще ленинградская, опять киевская, потом ленинградская – при обыске, то есть более ранняя.

Бумажки все говорят об аресте “особо опасного преступника”. Из Киева в Ленинград “конвоировать в особом купе”. В Киеве расписки при аресте, затем особо о принятии куда-то, потом расписка об отправке. Подписи бандитов всюду неразборчивы или без инициалов. Карпов, Лупандин, Шапиро…

Что изъято при обыске? У нас на Загородном, где все кидали и рвали, оказывается, был изъят – профсоюзный билет Иваненко (?) и еще что-то, а в Киеве – аккредитив на 1000 рублей. И какие-то 270 наличными. В Киеве Митя взял с собой в тюрьму из дому мыло, зубную щетку и какой-то флакон. Этот документ о вещах, как и о деньгах, почему-то не подписан… Затем расписка ленинградской тюрьмы, что он в тюрьму зачислен. Затем вшит конверт, на котором надпись: “Фотографии”.

Начальник: “Вот, Л. К., засуньте руку – убедитесь: он пустой”. Засовываю – пустой.

Затем Митиной рукою заполненная анкета: где работал и перечислены все члены семьи. (Я, жена, обозначена как домохозяйка – потому что уже выгнана из редакции. Митя, наверно, думал, что это для меня самое безопасное.) Написано все Митиным обыкновенным почерком. Затем подшиты три допроса на специальных бланках… (Неужели их было всего три за семь месяцев?) Первый – из подшитых – только через полтора месяца после ареста… Там Митя заявляет, что виновным себя не признает… Изложение рукою следователя – и подпись Митина.

Далее идут еще два допроса и чудовищное обвинительное заключение. С каждым допросом – и особенно в заключении – вина растет. Начинается (на основе показаний Круткова) – что-то вроде контрреволюционной пропаганды, кончается – в обвинительном заключении – уже подготовкой террористических актов против деятелей партии и правительства, и, конечно, вредительскими действиями (почему-то в водном хозяйстве), и связью с фашистской разведкой.

Затем – заседание Выездной сессии Военной коллегии Верховного суда – 18 февраля 1938 года. Длится оно двадцать минут. Митя признается во всех своих преступлениях, не отказывается от своих показаний и просит о снисхождении.

Последняя бумажка – очень маленькая – о приведении приговора в исполнение. Тут подпись расстрельщика неразборчива, и, когда Люша стала переписывать “акт”, начальник на нее гаркнул: “Вам разрешили ознакомиться с делом, а вы его всего переписали”.

Арестован был Митя на основе показаний Круткова и Козырева. В показаниях Козырева звучит подлинный Митин голос. В 1966 году он где-то каялся, что оговорил многих.

Да, еще: некоторые места внизу срезаны ножницами. Все листы пронумерованы заново…

С той минуты, как человек попадает к этим изысканным и грубым палачам, – его поведение непредсказуемо. Побои. Бессонницы… Что мы знаем? Возникает своя тактика… Думает, что, если назвать Френкеля – его! такого знаменитого! – все равно не возьмут?.. Думает, что, если назвать меня домохозяйкой, а не литератором, – это защита?.. Мы, с воли, не знаем ничего. Я знаю, что Митя до конца был благороден и чист.

Вот какие события. Вот какая встреча моя с Митей через пятьдесят три года разлуки. Я виновата кругом (не успела предупредить; не так, не там хлопотала), поделом мне и мука.

Привожу и свою запись, сделанную после визита в приемную КГБ:

В конце был разговор с В. В.:

– Вы понимаете, что я буду писать отчет об этой встрече. Какие у вас вопросы.

Я сказала, что в деле нет никаких документов о судьбе следственной группы, и я бы хотела о них узнать.

Он (корректно-враждебно): Для этого надо послать новый запрос в Ленинград, это дело ленинградское. Если вы настаиваете на том, чтоб такой запрос оформить, пусть Л. К. напишет заявление.

Л. К.: У меня нет времени и сил на это, много другой работы.

Я: Вы понимаете, как важно выяснить судьбы этих людей, ведь они и определяли десятилетиями судьбы нашего общества. Их расстрелы без суда ничего не дают. Их надо назвать и осудить публично (тема его не увлекла). Он начал говорить, как сейчас трудно в КГБ, им не доверяют, сказал две фразы, потом: ну, это отдельный разговор, и не продолжил.

Еще из бесед с ним. Язык суконный, “новояз”, несколько дежурных фраз, из них наиболее часто: “поймите меня правильно” и “навскидку”.

“Поймите меня правильно, знакомство с делом не должно превращаться в изготовление дубликата”.

“Поймите меня правильно, это наш порядок” (когда я спросила про какую-то печать 39 -го года).

“Поймите меня правильно, я не могу вам запретить рассказывать о деле, но…” (что “но”, я не запомнила). Впрочем, надо отдать ему должное, он не призывал ни к “неразглашению”, ни к лояльности.

Я несколько раз, будучи все же в ярости от читаемого, когда читала про то, что Матвей Петрович был идеологом террора, а В. В. примирительно сказал, что он понимает, что террора не было, – не сдержалась:

– Почему не было? Начался с 17 -го года.

И еще что-то такое у меня вырвалось, так что тема о перестройке и улучшении работы нашего гестапо, которую он было начал, развития не получила.

‹…›

Впервые в жизни по пути домой я сказала маме: понимаю тех, кто сломя голову бежит из страны. “Быть пусту месту сему”. Никого и ничего тут уже не спасти. Все прогнило, заражено, разложено. “Все высвистано, прособачено”.

И еще я сказала: “Вот и хорошо, что Матвея Петровича расстреляли. А то продолжали бы мучить в лагере или заставили бы на шарашке изобретать что-нибудь для военных надобностей”.

‹…›

Я еще спрашивала В. В., было ли дело агентурной разработки?

– Понимаете, во время войны жгли бумаги, но в этом деле поводом послужили показания Круткова и Козырева.

‹…›

А у нынешних молодчиков раскаяния не видно, а лишь досада на несправедливую агрессивность сограждан и пружинистая поступь вперед.

После начала “гласности” и снятия запрета с упоминания имени Лидии Чуковской в печати, а главное, после издания ее книг в России, неожиданно нашлись два свидетеля, сидевшие с Матвеем Петровичем в одной камере [69] См. “Рассказ Б. А. Великина” и “Телефонный звонок” в книге Лидии Чуковской “Прочерк”: www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=13148 . .

Лидия Корнеевна сочла, что “Митину книгу” надо переделывать. Накопились папки с материалами, появились планы новых глав… но написать книгу заново Лидия Корнеевна уже не успела.