Матвей Бронштейн - Солнечное вещество и другие повести, а также Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской [сборник]

Я прямо-таки увидел клочки диссертации на полу и бандита, который поселился в Митиной комнате и на его письменном столе гладил свои бандитские брюки…

Лидия Корнеевна рассказала и о другом: об их с Митей знакомстве, о стихотворении Блока, “словно открывшем калитку”, о двух годах семейной жизни, дарованных им судьбой, о драгоценных мелочах, о причастности к важному делу, у нее – к литературе, у него – к науке.

Объяснял ли он ей, над чем работает?

“Пытался. И не раз, – ответила она со вздохом. – Только зря… Ведь я – врожденная математическая кретинка! Подсчитать сдачу в магазине – для меня всегда проблема. В школьные годы тщетно пыталась понять, что такое синус и косинус. Единственное, к чему я пришла, что синус – это какой-то худенький человечек, а косинус – толстенький…”

Вспыхнула: “Это было ужасно несправедливо! Он все понимал в том, что интересовало меня, а я в его делах – ни-че-го-шеньки!”

“Правда, мое невежество в науке оказалось очень кстати, когда я редактировала ‘ Солнечное вещество ’, – она чуть заметно улыбнулась. – Если уж мне удавалось понять, значит, мог понять и двенадцатилетний читатель”.

Она рассказала, как рождалась первая Митина научно-художественная книга, как физик-теоретик становился еще и детским писателем.

Лидия Корнеевна работала в маршаковской редакции ленинградского Детиздата – в разношерстной компании веселых единомышленников. На дне рождения у кого-то из них Маршак познакомился с Митей и влюбился с первого взгляда. Именно таких авторов он искал – профессионалов, одаренных еще и чувством слова. Именно такие сами должны рассказывать о деле своей жизни, а не журналисты-популяризаторы. Заражать энтузиазмом Маршак умел. Оставалось найти подходящий сюжет, интересный для подростков, для которых мир состоит прежде всего из вещей осязаемых и зримых.

Митя и выбрал разноцветность мира, а по-научному – спектральный анализ.

Легким пером он написал первую главку, и… Маршак забраковал ее. Забраковал и второй вариант, и третий. Митины научно-популярные статьи для взрослых шли на ура, и он раздраженно заявил: “Почему, собственно, я должен писать для детей?! Если забракует и это, бросаю!” И они с Лидией Корнеевной отправились к Маршаку с очередным вариантом.

Забракован был и он. И стал бы последним, если бы, поясняя свой текст, Митя не обронил, что гелий открыли на Солнце. “Как, как вы сказали? – встрепенулся Маршак. – Гелий обнаружили на Солнце и только потом на Земле?! Так с этого и надо начать! [70] Здесь я воспроизвел рассказ Лидии Чуковской, как он врезался мне в память в 1980 году. Много позже я узнал, что именно в тот год она начала работу над “Прочерком”, перечитывая свои дневники и воскрешая давние события. В “Прочерке” судьбоносный – для “Солнечного вещества” – разговор с Маршаком пересказан несколько иначе и гораздо подробнее. ”

С этого и начинается повествование:

Я расскажу о веществе, которое люди нашли сначала на Солнце, а потом уже у себя на Земле.

В книге: приключения, которые не придумаешь, трудные поиски, неожиданные находки, а герои – международное племя исследователей природы, которым ничто человеческое не чуждо, но истина всего дороже.

Кульминация рассказа – телеграмма: “КРИПТОН – ЭТО ГЕЛИЙ. ПРИЕЗЖАЙТЕ – УВИДИТЕ. КРУКС” – первая публикация о том, что на Земле наконец-то найдено вещество, обнаруженное на Солнце тридцатью годами ранее.

Ужасно обидно, что мне в мои двенадцать лет не попалась эта книжка. Но вряд ли я вспомнил бы ее, читая, двадцать лет спустя, статью Бронштейна о квантовой гравитации: там – простые слова, короткие предложения и все наглядно, а здесь – сложные формулы, интегралы и неравенства, и даже понятия пространства и времени оказались слишком наглядными .

О том, как рождалась повесть и вместе с ней детский писатель, свидетельствует дарственная надпись:

Дорогой Лидочке, без которой я никогда не смог бы написать эту книгу.

Ему оставалось полтора года жизни. Он успел написать еще две научно-художественные книжки – “Лучи икс” и “Изобретатели радиотелеграфа”.

Лидия Корнеевна показала мне письмо Корнея Чуковского, ее отца:

За свою долгую жизнь я близко знал многих знаменитых людей: Репина, Горького, Маяковского, Валерия Брюсова, Леонида Андреева, Станиславского, и потому мне часто случалось испытывать чувство восхищения человеческой личностью. Такое же чувство я испытывал всякий раз, когда мне доводилось встречаться с молодым физиком М. П. Бронштейном. Достаточно было провести в его обществе полчаса, чтобы почувствовать, что это человек необыкновенный. Он был блистательный собеседник, эрудиция его казалась необъятной. Английскую, древнегреческую, французскую литературу он знал так же хорошо, как и русскую. В нем было что-то от пушкинского Моцарта – кипучий, жизнерадостный, чарующий ум.

‹…›

В качестве детского писателя я могу засвидетельствовать, что книги Бронштейна “Солнечное вещество”, “Лучи икс” и другие кажутся мне превосходными. Это не просто научно-популярные очерки – это чрезвычайно изящное, художественное, почти поэтическое повествование о величии человеческого гения.

Письмо это адресовано было Вышинскому – сталинскому обер-прокурору – и заканчивалось просьбой пересмотреть дело Бронштейна.

Неужели Чуковский не понимал, к кому обращается и в какое время живет? Не осознавал, что его оговорка “Он был…” предугадывала ответ?

Многие в то время что-то знали, чувствовали, но не понимали главного. Иначе не мучились бы поисками точного слова в книгах и ясности в физике, а бежали бы без оглядки в какую-нибудь глухомань…

Бронштейн бежать не собирался. На его письменном столе рукопись для детей соседствовала со статьей по квантовой космологии. Вывод статьи: фотоны не стареют, лучи не изнашиваются по дороге от далеких галактик до нас. И значит, расширение Вселенной – не оптическая иллюзия, как считали некоторые астрофизики, а факт. Результат этот вошел в фольклор физиков-теоретиков – высшее признание.

Лучи из прошлого дошли до меня в первую же встречу с Лидией Корнеевной, 18 октября 1980 года. В тот день и началось мое знакомство с Митей Бронштейном и с женщиной, в чьей душе он жил после смерти. Сперва я лишь слушал. Потом сам стал рассказывать ей о моих находках в архивах и в памяти очевидцев.

Разрозненные штрихи начали складываться в оживающую картину, в центре которой разворачивалась драма научного познания. Лидию Корнеевну не волновало, был ли ее Митя великим физиком, выдающимся или всего лишь замечательным, – она знала о нем нечто более существенное. Но ей все же хотелось понять смысл его научных занятий, и она старательно пыталась вникнуть в мои полухудожественные объяснения. Я уже узнал от нее о неудаче моего предшественника – Андрея Дмитриевича Сахарова, с которым она познакомилась в начале 1970-х годов. Она попросила его объяснить, что значат формулы на фотографиях, где Митя стоит с мелом у доски. Свои пояснения он, по ее просьбе, записал: там фигурировали “уравнение Пуассона” и “оператор Лапласа ” … И она лишь поняла, что Сахаров и Митя говорили на одном языке, ей неведомом.