Маргарита Рютова-Кемоклидзе - Квантовый возраст

В начале марта 1943 г. в Лондоне была получена шифрованная радиограмма: «Установка высокой концентрации в Веморке полностью разрушена в ночь с 27 на 28 февраля, „Ганнерсайд“» [40, с. 199]. Операция «Ганнерсайд» по взрыву единственного завода тяжелой воды была подготовлена в Англии и осуществлена четырьмя норвежскими патриотами. Эта операция в истории разведки считается одной из скромных. Возможно, так оно и есть. Напомним лишь, что эта операция по счету была второй. Первая операция, тоже подготовленная в Англии, кончилась трагически. Она унесла более тридцати жизней и вызвала у немцев естественную реакцию — усилить охрану завода. А немцы это умели. Было использовано все, от зениток до минного поля. И все-таки завод был взорван. Насколько серьезно относилось немецкое командование к урановому проекту, можно судить хотя бы по тому, что завод в Веморке был восстановлен и заработал через два месяца против ожидаемых двух лет. Осенью 1943 г. английские бомбардировщики «Летающая крепость» сбросили на Веморк более 700 бомб. Но дымовые генераторы, поставленные немцами вокруг завода, сработали, и плотная бомбардировка не принесла желаемого успеха: наиболее важные объекты остались почти не поврежденными, а сам завод тяжелой воды уцелел полностью.

Основным результатом этой акции было разрушение электростанции, так что завод был все равно парализован. Немцы решили демонтировать завод и переправить его в Германию. Решили переправить и остатки уже готовой тяжелой воды. Последнее требовало особой предосторожности. Гиммлер лично приказал специальной воздушной эскадрилье охранять Веморк. Кроме того, операция была тщательно замаскирована, но и она была сорвана норвежскими патриотами.

Немецкие атомщики остро чувствовали недостаток тяжелой воды и делали все возможное для возмещения этого ущерба, пытаясь изменить конструкцию котла, увеличить процентное содержание урана-235, наладить производство тяжелой воды у себя. К концу 1944 г. группа Виртца в Берлин-Далеме впервые применила графит, но лишь в качестве отражателя нейтронов.

К этому времени только эта группа и оставалась в Берлине. Летом 1944 г. американская авиация бомбила Мюнхен и Дрезден, королевская авиация совершала постоянные налеты на Берлин. Наступление Красной Армии предвещало скорое падение Берлина.

Этим летом группа Дибнера эвакуировалась в деревню Штадтильм. Другая часть института в Берлин-Далеме была эвакуирована в деревню Хайгерлох близ Хейсингена. Гейзенберг с Виртцем пока оставались в Берлине, где они кончали сборку самого большого реактора. 29 января 1945 г. все было готово к решающему эксперименту. Но о пуске реактора не могло быть и речи. 30 января Герлах отдал приказ демонтировать реактор. Над всей Германией стоял грохот бомбардировщиков. Почти по всей германской территории шли пехотные бои, а в маленькой деревне Хайгерлох в эти дни образовался новый центр атомных исследований. Здесь в последний день февраля 1945 г. под руководством Гейзенберга и Виртца был пущен реактор. Показания приборов были настолько обнадеживающими, что, не в силах скрыть волнение, Гейзенберг сам по ходу испытания строил график возрастания числа нейтронов, по которому можно было определить точку, когда условия в котле станут критическими, т. е. когда в реакторе пойдет самоподдерживающаяся реакция без внешнего источника нейтронов. Волнение было настолько сильным, что никто не позаботился о мерах безопасности, никто даже не задумался, спасет ли их кусок кадмия, если критические условия наступят. Но критические условия так и не наступили. Количество урана и тяжелой воды оказалось недостаточным. По расчетам Гейзенберга, им не хватило 750 кг дейтерия и примерно столько же урана. А в двухстах километрах, в Штадтильме у Дибнера, имелось урана и тяжелой воды много больше, чем не хватило Гейзенбергу. И Гейзенберг в эти самые последние дни войны всеми силами пытался получить дибнеровский уран. Но было уже слишком поздно. Все, что успели сделать немецкие ученые во время этой агонии, так это перепрятать уран и тяжелую воду, да и то напрасно.

Почти все ведущие немецкие атомщики были интернированы. Их разместили в роскошном имении недалеко от Лондона. В их распоряжении были теннисные корты, газеты и радио. Они были спокойными и надменными. Они были переполнены чувством гордости за то, что им одним ведома тайна урана, что они одни могут сделать то, к чему никто в мире и близко подойти не мог. Шестого августа они услышат по радио о Хиросиме. Первой их реакцией было недоумение, потом они решили, что это пропаганда, что это просто новая бомба, ничего общего не имеющая с ураном. А когда вечером того же дня были переданы подробности и они поняли, что речь действительно идет об атомной бомбе, началась истерика. Они стали упрекать друг друга в недостаточном старании, в плохой организации. Сокрушались над тем, «как им дальше жить после такого удара по германскому научному престижу» [41, с. 111]. Это потом, через сутки, появится новый мотив. Через сутки Гейзенберг понял все и объяснил своим коллегам. И появился новый мотив: они все знали и понимали, но не могли допустить, чтобы страшное оружие попало Гитлеру в руки, а реактор строили в мирных целях, хотели получить электроэнергию. Но только правда может быть правдой. И она известна.

На исходе сентября 1932 г. Юрий Борисович Румер вернулся в Москву. Он отсутствовал пять лет. Как изменилась Москва за это время! Как все здесь изменилось! В воздухе стоял запах сосновых и березовых досок вперемешку с запахом известки. Город был в лесах. Исчезли переулки и целые улицы. И даже старожилу легко было заблудиться в самом центре Москвы 30-х годов. На каждом шагу возвышались новостройки, издали похожие на гигантские спичечные домики из гигантских спичек-бревен. А с близкого расстояния легко было разглядеть, как по наскоро, но прочно сработанным деревянным лестницам снуют молоденькие девушки в красных платочках и чубастые парни, бегают, казалось, без остановки. И от этого бесконечного движения новостройка походила на муравейник.

Несмотря на трудности быта (еще не была отменена карточная система), в городе царили задор и веселье. Лозунг отождествлялся тогда с программой, требующей наискорейшего выполнения. И если был лозунг «Выполним пятилетку в четыре года!» — выполняли, выполняли и за два с половиной года. Если был лозунг «Освободим страну от импорта!» — освобождали. Освобождали от импорта не только легких товаров, но и от импорта станков, измерительной аппаратуры, турбин, автотракторного оборудования. Только один Ленинский район Москвы рапортовал о введении в строй за годы первой пятилетки двадцати новых фабрик и заводов [43, с. 299]. Так было.