Маргарита Рютова-Кемоклидзе - Квантовый возраст

Строительство института началось в январе 35-го г. Место — Ленинские горы — было выбрано самим Петром Леонидовичем. Проект института, как и все остальное, включая собственную финансовую систему, был тоже составлен им самим. Трудности и неполадки возникали на каждом шагу. А для Петра Леонидовича все, что касалось дела, начиная с той самой, непривычной для нашего строя финансовой системы и кончая качеством штукатурки, было важным и серьезным — мелочей в деле для него не существовало. И он боролся за свое дело с фантастической смелостью. Мог написать о той же штукатурке Молотову или Сталину беспощадно откровенное письмо: «Вот, видите, Вячеслав Михайлович, сколько плохого, — писал он, например, Молотову о неполадках в строительстве и организации работы. — Теперь, какие выводы из этого? Я думаю, что в корне всего, что у меня с Вами всегда нелепые отношения. Все это так или иначе надо кончать… Если Вы попытались бы меня вовлечь в жизнь страны, которая у нас более замечательная, чем Вы сами это думаете, то, наверное, мы бы давно были друзьями…».

Но чаще всего Молотов был глух. Иногда срабатывали письма к Сталину и всегда к Межлауку. Именно Валерий Иванович Межлаук был сподвижником Петра Леонидовича. И Капица писал ему деловые письма, письма о том, что его волнует, поздравлял с Новым годом. Примечательно поздравление с последним, 37-м годом, — это отчет о проделанной за год работе, еле уместившийся на многих страницах:

«Многоуважаемый Валерий Иванович!

Я хочу написать Вам что-то вроде отчета за этот год. Оглядываясь назад, лучше знаешь, куда идти, и after all [18] В конце концов ( англ. ). тут был элемент совместной работы и стремление к одним и тем же целям. И никто, кроме Вас, в Союзе подробно мою работу не наблюдал и не знает.

Первое, это то, что институт и жилое строительство закончены…» — и дальше длинное и обстоятельное письмо обо всех работах в институте, о тревогах и планах, о финансово-бухгалтерской процедуре, о пяти монтерах, например, восьми механиках, двух столярах и одном стеклодуве, которыми Петр Леонидович был очень доволен и считал, что именно эти люди должны быть человеческой основой лаборатории, а что научные работники могут и должны протекать через институт, обучаясь здесь и унося этот опыт в другие институты. В конце письма Петр Леонидович пишет:

«Итак, наступает 1937 год. Будете ли Вы по-прежнему мне помогать? Без этого у нас, конечно, ничего не будет выходить. А это тоже нельзя считать нормальным, так как я хорошо знаю, что непосредственная Ваша работа исключительно важна и ответственна для всей страны. Мне же приходится Вас часто беспокоить по мелочам, вызванным неорганизованностью нашей жизни. Но если я делаю это, то только потому, что мне кажется, опыт, приобретенный в нашем институте, будет Вами обобщен и поведет к более скорой и здоровой организации нашей научной жизни…

Привет и с Новым годом!

П. Капица».

А судьба Межлаука была уже предопределена. Последнее письмо Капицы Валерию Ивановичу (от 19 ноября 1937 г.) совсем короткое и касается спора Лысенко с Вавиловым. В свойственной ему манере, сочетающей простейшую форму изложения с мудростью и полным бесстрашием, Петр Леонидович пишет о законах научного спора и о том, как нельзя его вести: «…У нас в дискуссии стали применять не только нелепые, но вредные методы. Это не только обнаруживается в споре генетиков… Аргумент, схематично, следующий: если в биологии ты не Дарвинист, в физике ты не Материалист, в истории ты не Марксист, то ты враг народа. Такой аргумент, конечно, заткнет глотки 99 % ученых. Конечно, такие методы спора не только вредны для науки, но также компрометируют такие исключительно могучие теоретические построения, как Дарвинизм, Материализм и Марксизм. Тут надо авторитетно сказать спорящим: спорьте, полагаясь на свои научные силы, а не на силы товарища Ежова…

Привет. П. Капица».

А в 34–35-м годах происходящее с Капицей казалось слухами. И что касается Юрия Борисовича Румера, то ему, окутанному тревожными слухами, связанными уже не только с Капицей, но все еще свято верившему в полную справедливость и правоту дел своей страны, ни во что дурное не верилось.

«В 34-м или 35-м году, — рассказывал Юрий Борисович, — Горький организовал редакцию воспоминаний простого советского человека. Эта редакция состояла из видных писателей, художников и, кроме того, из „разговорниц“ — приятных женщин, которые направлялись к людям, чьи воспоминания редакция считала нужным записать, вели беседу и записывали ее. Я почему-то тоже был включен в это дело. Главным редактором моих воспоминаний был назначен Федин. И „разговорница“ у меня была очень симпатичная. Хорошо помню нашу первую беседу.

— Юрий Борисович, начнем с самого главного — как вы стали профессором?

— Ну, как я стал. Выбрали и стал. Меня рекомендовали.

— А кто вас рекомендовал?

— Ну, из заграничных ученых Шредингер, а из здешних Мандельштам.

Помню, на нее это не произвело впечатления. А когда я рассказывал про Германию, ей было уже интересно. Мне даже самому понравилось, когда все это Федин обработал и дал мне почитать. Федин писать умел, и мной он был доволен. И вдруг все это внезапно кончилось. Все как ветром сдуло и развеяло. А через некоторое время я увидел на себя карикатуру в университетской газете — в гольфах, в полушубке и с чемоданчиком в руке, а на чемоданчике иностранные наклейки. Я тогда удивился немного, мне показалось, что это сделано для смеха; а было не смешно. Мила мне сказала тогда: „Посадят тебя“. Она всегда была фантазеркой. Смешно было в это верить».

И Юрий Борисович не верил. Ему не верилось даже тогда, когда гроза разразилась совсем рядом и задолго до карикатуры в стенной газете. Дело касалось Лузина.

Николай Николаевич Лузин объявлялся вредителем и врагом советской науки.

Юрий Борисович попал в гнетущую атмосферу непонимания и беспомощности, в которой оказались его близкие друзья-математики. В глубине души он был уверен, что это какое-то недоразумение и все скоро выяснится. Но «Дело Лузина» накалялось. Второго июля 1936 г. «Правда» выступила с разгромной статьей в адрес Лузина — «Ответ академику Лузину». На следующий день, 3 июля, «Правда» снова громила Лузина. Теперь статья называлась «О врагах в советской маске». В тот же день, будто только и ждали появления этой статьи, состоялось собрание научных работников Математического института Академии наук СССР. Собрание обсудило обе статьи в «Правде» и приняло резолюцию. Резолюция состояла из восьми пунктов. Каждый из этих пунктов — знак эпохи, которая скоро вступит в полную силу. Как же случилось, что словосочетания, идущие вразрез со здравым смыслом, не подчиняющиеся никакой логике, были не только не отвергнуты обществом, а были узаконены, стали нормой. Вспыхнула эпидемия обвинений, болели почти все слои общества — сосед губил соседа, сослуживец сослуживца, конюх — ветеринара.