Сергей Комаров - Либералия – взгляд из Вселенной. Всеединство

А ответов на это и не существует. Всё на свои места и, притом, наилучшим образом, расставляет сама природа, её жизнь, как незримо-малая частичка жизни окружающего нас мира. Расставляет не только не спрашивая нас, но даже с нами не считаясь, притом, всегда наилучшем для себя, а, значит и для нас, как своих малых деток, образом. Но мы этого не понимаем, и понимать не желаем. Ведь лучше – это когда именно нам лучше, а не всем лучше, и не вообще лучше.

Часто люди говорят, то ни так важны события, в которых участвует человек, сколько его отношение к ним. И выходит, что в одной и той же реальности, разные люди проживают разные жизни. Для одних она может быть радостной, а для других – горестной.

Все мы живём в жизни, а жизнь живёт в нас. Но жизни эти разные. Жизнь, что в нас – эта жизнь наша собственная. А жизнь, в которой мы – она уже не наша, а общественная, общемировая или вселенская. Это, как и имущество: частное и колхозное. Люди живут и в колхозах, и в хуторах, и в хатах, а различия лишь в нюансах. И какой жизни в какой больше, а какой меньше, зависит от многих причин: и от условий жизни, и от менталитета, живущего в ней человека, и, конечно же, – от возраста, который и определяет меру личной ответственности человека за свои собственные действия.

Так в детях жизнь всегда бурлит, и чем ребёнок моложе, тем бурление это интенсивнее, и тем меньше его в некой окружающей его жизни. В ней он, где-то сбоку-припёку – недоразумение под ногами. Но вот ребёнок взрослеет, в нём начинает пробиваться взрослый человек, а вместе с ним – и чувство ответственности перед людьми за свои поступки и проступки. Иногда взрослые его одёргивают, иногда наказывают, это когда им на ребёнка не наплевать, а иногда – просто его не замечают, что часто является именно мужской чертой характера – ведь ни он же его рожал.

И вместе с личной ответственностью ребёнка его жизнь собственная, личная всё более и более начинает проникать в жизнь общественную. И когда недавнишний ребёнок оказывается во взрослой жизни, когда он начинает отвечать не только за себя, но и за всё то, что его окружает, места для его собственной жизни остаётся в нём совсем мало, а сам он с головой погружается во внешнюю для него общественную жизнь. И так мы и живём, погружённые с головой в своё окружение, от которого зависим всем своим нутром.

И вот пенсия – это время, когда ты в общественной жизни уже ни за что не отвечаешь, а она тебя, практически, не замечает и не кормит. Она просто не доверяет себя тебе, хотя ты и не понимаешь, почему же всё так, и в человеке снова освобождается много места для собственной жизни, как у того же малого ребёнка, с той лишь разницей, что эта его собственная жизнь, потерявшая младенческую прыть, не спешит заполнить это место собой, как это она делает с ребёнком, оставляя человеку для жизни лишь «кефир, клистир и тёпленький сортир» .

Но из правил бывают и исключения. Так, в частности, произошло и с моей жизнью. Получив пинка под зад от жизни общественной, а ведь было за что – во мне тогда умерла моя частная жизнь, хотя снаружи это могло быть и незаметным, но вместо того, чтобы обидеться на неё, и поспешить залить свою собственную жизнь кефиром, я полетел в жизнь занебесную, астральную и виртуальную, откуда жизнь Земли, с копошащимися на ней людишками видна как на ладони: один в один, как копошатся муравьи под ногами наблюдателя, и где всё для меня ново, интересно, необычно, а потому, и ни на что меня в этой астральной жизни не хватает. Я не называю свою жизнь трансцендентальной, поскольку в ней уже давно кормятся люди, куда более великие, чем я, и которая претит моему мировоззрению. Ибо под астралом я понимаю лишь место пребывания своего собственного сознания, что есть медицинско-установленный феномен. А в трансцендентальность или в трансцендентность «великие умы человечества» пытаются загнать начала жизни всего мира и всего человечества. А это уже похоже на диагноз.

Я познаю оттуда Землю, а она столь велика, что моя голова распухает от стараний её вместить, а её черепушка готова от этого вот-вот треснуть даже при лёгком на неё нажатии, как будто это ни кость, а корка спелого арбуза. И, именно, оттуда два три раза в год, я снова и снова заныриваю в земную атмосферу, но попадаю не на твердь земли, а сразу же приводняюсь на какую-то горную реку. Всё равно на какую, ведь везде одни и те же воды, в которых я и прожил лучшие мгновения всей своей взрослой и, казалось бы, ответственной жизни. Но как можно её назвать ответственной, когда она наполнена безответственным, если ни сказать преступным для человеческой жизни риском.

Я залетаю сверху в её белые барашки, в которых балдею, как малый ребёнок в купальной ванночке, и как ребёнок, снова наполняюсь своей собственной, но уже безответственной детской жизнью. Я и не живу в этих барашках, а, буквально, летаю в них как альбатрос: и над водой, и под водой, и просто скольжу по гребешкам волн, захлёбываясь, при этом, её пузырьками, наполненными восторгом.

Я радуюсь, тому, что я молод, как тот же беззаботный ребёнок, и что после полётов наяву меня снова ждёт полёт в астрале, в моём виртуальном занебесном пространстве, где у меня много осталось дел, что конь не валялся, на что вполне хватает и пенсии, и где я снова не буду ничего успевать, как никогда не успевал и в земной жизни.