Яков Гегузин - Капля

Посвящаю памяти матери

Розалии Моисеевны Гегузиной

Когда я задумал написать эту книгу и структура ее была еще неясна, мне советовали каждый из очерков называть так: «Капля первая», «Капля вторая» и т. д. Мысль мне показалась тенденциозной, и совету я не внял. А вот пер­вый очерк — даже не очерк, а несколько вводных фраз — решил все же назвать «Первая капля».

Жизнь развивается так, что искусство в несравненно меньшей степени, чем наука, со временем оснащается вну­шающим почтение «новейшим оборудованием» — умными и сложными машинами с разноцветными кнопками и мига­ющими лампочками на пульте. Скрипка и кисть сохрани­лись в руках мастера, устояли против натиска множества электронных музыкальных приборов и цветной фотопленки. Творчество в литературе и искусстве осталось привиле­гией человека, его личной одаренности, одержимости, спо­собности удивляться. А в науке происходит нечто иное: лупа и примитивный электроскоп естествоиспытателя ус­тупили место огромным электронным микроскопам и слож­нейшим электрическим машинам. Сложным оборудованием управляет коллектив научных работников со штатом ла­борантов, механиков и инженеров.

Чисто внешнее и совершенно оправданное изменение облика науки иногда представляется признаками ее пере­рождения — превращением науки в нечто обезличенное и механизированное, оторвавшееся от образного, поэтиче­ского мировосприятия человека. К счастью, в действи­тельности дело обстоит совершенно не так. Как и всегда, своими всплесками наука обязана озарениям тех естест­воиспытателей, которые, подобно поэтам и художникам, одарены талантом видеть. Как всегда, наука и ныне остается сродни искусству и никакого разделительного вала между ними нет.

Составляя очерки о капле, я не расставался с мыслью о родственности науки и искусства. И если — пусть не пря­мо, а между строк — читатель эту мысль прочтет и в его глазах она «обретет плоть», я буду считать, что труд мой не пропал даром.

В работе над «Каплей» моим верным помощником была кинокамера, и она несомненно заслуживает благодарст­венного слова.

Глаз человека — великолепный оптический прибор. Он тонко различает цвета, мгновенно настраивается «на резкость» при разглядывании объектов на различных расстояниях, чувствует слабые полутени и резкие конту­ры. И все же глаз нуждается в помощниках, расширяю­щих его возможности. Нужны и телескоп, и микроскоп, и множество различных луп. Они помогают соотнести ис­тинные размеры объекта с разрешающей способностью глаза: приблизить удаленное, увеличить мелкое, оттенить расплывчатое.

В последние десятилетия в ряду помощников глаза появилась кинокамера. Кто-то о ней сказал «лупа време­ни». Это определение верное, так как камере под силу «растягивать» и «сжимать» отрезки времени. Мощь кино­камеры неизмеримо возрастает, если ею пользоваться, укрепив на тубусе микроскопа.

В нашей лаборатории есть различные кинокамеры — маленькие и большие, скоростные, которые успевают за­снять тысячи кадров в секунду, и «обычные», которые, работая, не изменяют масштаба времени. Есть и такие, которые снимают покадрово, т. е. так, что между съем­ками двух последовательных кадров проходит время, заданное камере. Все они «помогали» мне разглядеть кап­лю — в полете, рождающуюся на кончике сосульки, пуль­сирующую, подобно сердцу, скользящую по оконному стеклу. Без кинокамер многое бы глаз не увидел и кап­ля в «Капле» выглядела бы обедненной.

Однажды я участвовал в субботней телевизионной пере­даче «Голубой огонек». По замыслу ее организаторов, мне была отведена роль посетителя кафе, которому надлежит сидеть за столиком, пить кофе и аплодировать выступаю­щим. По ходу передачи ведущий должен был обратиться ко мне с каким-то вопросом о дожде, а мне, как бы экспром­том, следовало рассказать о падении дождевой капли на поверхность воды и показать телезрителям полутораминутный кинофильм об этом. Фильм тоже должен был по­явиться экспромтом. Видимо, стремясь вдохновить участ­ников «Голубого огонька», режиссер передачи напом­нил, что из объектива телекамеры на нас глядят миллионы. Добился он этим напоминанием противоположного резуль­тата. Под тяжестью ответственности посетители кафе немного оробели, и каждый свой «экспромт» излагал скованно. Мою задачу немного облегчил фильм, который я комментировал, оставаясь за экраном.

Вскоре после передачи стали приходить письма теле­зрителей. Писем было много, и каждое по-своему инте­ресно и неожиданно.

Автор одного из писем сообщал, что он пишет книгу, которая посвящена изложению науки о каплях. Называть­ся книга будет «Сталагмология», что в переводе на рус­ский язык означает «каплеведение». Автор письма с по­хвалой отзывался о моем фильме и просил прислать ему несколько кинограмм, которые он хотел бы поместить в качестве иллюстрации в соответствующей главе «Сталагмологии».

Письмо меня заинтересовало, и мне захотелось позна­комиться с человеком, которому надлежит стать основателем новой науки,— до письма я не подозревал о суще­ствовании «каплеведения». Я попросил автора письма меня принять и поехал к нему.

Меня встретил немолодой человек, некогда занимав­шийся научной деятельностью в области биологии. Он рассказал о том, что образ капли его привлекает еще с юности, что в его картотеке числится множество статей, которые прямо или косвенно посвящены капле, и что его память хранит много наблюдений над каплями. Он рас­сказал и о том, что некогда ему довелось, вернее, посчаст­ливилось сделать важную научную работу, в которой объ­ектом исследования была капля. Я ему тоже рассказал кое-что о каплях, чего, он, нефизик, не знал.

Начался разговор о сталагмологии. Я говорил о том, что не совсем понимаю правомерность такой науки. Да, действительно, о каплях известно много, и вещество в «капельной» форме изучали представители многих наук. Да, действительно, о каплях можно рассказать уйму ин­тересного, и капля, пожалуй, один из самых совершенных образов, созданных природой. И все же все это в совокуп­ности не составляет науки, основанной на прочном фун­даменте аксиом и основных законов, без которых наука немыслима. Мой собеседник многие годы лелеял мысль о сталагмологии, и ему было очень трудно согласиться с моими рассуждениями. Он не возражал, а просто не соглашался.