Кувакин Валерий - Не дай себя обмануть. Введение в теорию практического мышления

Представьте себе одиночку, пробирающегося к Северному полюсу, или яхтсмена, в одиночку пересекающего Атлантический океан. И тот, и другой особым образом заботятся о себе, они понимают, что просто обязаны любить и уважать себя, быть осмотрительными и осторожными, внимательными, чуткими ко всему, что происходит в них и вокруг них. Но именно такие одиночки должны, обязаны быть свободными, рискованными и решительными. Стойкими и бесстрашными, упорными, готовыми многим пожертвовать во имя главного в себе, своей высокой и невероятно ценной человечности, во имя своего достоинства и уважения к себе, потому что по большому счету они идут не к полюсу или противоположному берегу Атлантики. Они идут к себе, они достигают особых глубин, самых далеких, самых ценных внутричеловеческих реальностей. Они возвышают, укрепляют, вновь и вновь утверждают себя, свое человеческое есть.

Гуманистическое мировоззрение – это общее, присущее или могущее быть присущим мировоззрение одиноких, мужественных, трезвых и решительных, свободных, полных самоуважения и доброжелательности людей, не исключающих общения, но, напротив, готовых идти или идущих нам навстречу с дарами своей человечности и пониманием как своей ценности, так и своего одиночества.

Без переживания единственности и сопутствующего ему ощущения опыта и мудрости одиночества человечность человека лишена чего-то стержневого в себе, своей глубинности, серьезности и даже стойкости. Ей недостает закалки одиночеством, которое согласно поговорке, строит характер.

Если в целях анализа изолировать одиночество как психическое состояние от состояний общения и взаимоподдержки, то гуманист не может не признать истинности того, что никто и ничто не сделает за человека его самого главного дела: его жизни. Человек может жить и умирать за других, но никто не может прожить жизнь другого человека и умереть вместо него. Я думаю, что для вдумчивого человека эта на первый взгляд парадоксальная мысль не покажется противоречивой или бессмысленной. В глубинном смысле человек и живет, и умирает за самого себя, потому что даже полная самопожертвований жизнь так или иначе мотивируется стремлением самоутвердиться, обрести в собственных глазах достойный в этой ситуации образ жизни.

Специфическая – во имя опознания и укрепления человечности – интровертность человека, его обращенность вовнутрь (что немыслимо без одиночества) является приоритетной и становится первичной хотя бы потому, что она позволяет мыслить и делать все остальное именно человеку, а не существу, которое даже не может дать себе отчета в том, кто это или что это, делающее какое-то мыслительное или объективное, предметное действие. Если физиологически, исторически, социально, онтогенетически и культурно человек родился как ценность, достоинство и свобода, то это необратимо тогда и постольку, когда и поскольку человек жив и существует. Но для фундаментального подтверждения своего бытия он может и должен дать последнее, подытоживающее свидетельство о своем актуальном существовании: почувствовать, ощутить, осознать, оценить себя как человеческое Я , т.е. конституировать, увидеть, провозгласить себе свою человечность. Этот акт подобен разрыву пуповины, соединяющей новорожденного с матерью. Акт, без которого никакое рождение не может быть состоявшимся, окончательным, успешным, достигающим своей цели. Если обнаружение своей человечности является первым гуманистическим манифестом человека о самом себе, то смысл его жизни состоит в максимально полной и эффективной реализации им своей человечности.

Психологически гуманистическое мышление окрашено мужеством, чувством самостоятельности, и того специфического укрепляющего характер и саму человечность одиночества, о котором я только что сказал. Возможно, кто-то не согласится со мной, но я полагаю, что всякое иное, негуманистическое и даже не антропоцентрическое мышление (в смысле направленности, сконцентрированности на человечности, а не на бесчеловечности): натуралистическое, социоцентрическое, религиозное мышление заключает в себе признаки слабости, даже завуалированной трусости. Да, нужно мужество, нужна смелость, чтобы человек отрекся от себя, скажем, во имя идеи или веры в Бога. Но за этой смелостью лежит неверие в себя, слабость, желание прислониться к чему-то другому, более сильному во имя сохранения себя, но уже подписавшего акт отречения, уже слабого, ущербного и вторичного.

В детстве я переживал себя особенным, шустрым, задумчивым и одиноким, маленьким, хрупким и беззащитным существом. Чем-то большим, грандиозным, страшным и, возможно, спасающим, компенсирующим мою хрупкость и беззащитность был для меня Бог. Веря в него какой-то своей тайной и застенчивой мальчишечьей верой, я вместе с тем никогда не мог осознать, почему герои, бесстрашные полководцы, такие, скажем, как Александр Невский или Дмитрий Донской должны были накануне сражений просить помощи и благословения у церкви. Их апелляция к Богу была для меня их невольным признанием слабости, бессилия, неуверенности в себе. Позже к этому неистребимому чувству недоумения прибавилась горечь от того, что человек просит у всемилостивейшего и всеспасающего Бога благословения и помощи в убийстве себе подобных.

Гуманизм несет на себе знак мужества, он окрашен стоическими тонами. Гуманизм – это жизнестойкость. Гуманист ищет опору для своего достойного существования во всех действительных и возможных реальностях. В ходе равноправного взаимодействия он готов гуманным образом использовать все в окружающей его действительности для повышения своего материального, энергетического, технического, морального, экзистенциального статуса. Но прежде всего и главным образом он должен полагаться на самого себя, на свои неисчерпаемые интеллектуальные, психологические ресурсы. Более того, он должен понимать, что вынесение центра своего ценностного и смыслового существования во вне чревато опасностями, ослаблением внутреннего за счет укрепления своего внешнего, относительного. Целиком «вылезший» из себя человек по большому счету беззащитен, поскольку его жизнь определяет, контролирует и сохраняет не он сам, а что-то или кто-то иной (т.е. то или кто, во что или в кого «влез-из-себя» этот человек), целиком не поддающийся ни определению, ни контролю, ни тем более «приватизации», т.е. овладению его человеком. Гуманизм – это тот психологический, мировоззренческий и интеллектуальный противовес, который не позволяет человеку опрокинуться в бездну себе подобного, социума, природы, неизвестности, небытия.

3. «Великое» и «малое» сиротство