Кувакин Валерий - Не дай себя обмануть. Введение в теорию практического мышления

Мне думается, что мужество, смелость, решительность и чувство особого одиночества, присущие психологии гуманизма, чаще испытывают те люди, которые пришли к гуманистическому самопониманию в процессе освобождения от веры в Бога. В своей жизни я встречал гуманистов, как кажется, никогда не веривших в трансцендентное. В их личном отношении к религии я чаще всего замечал чувство равнодушия, а при более жестком столкновении с ней – чувство недоумения, легкой иронии, даже брезгливости, при явном инстинктивном стремлении отстраниться от нее, избежать этого столкновения. Это не было проявлением какого-то высокомерия или превосходства или тем более неуважения к чувствам верующего. Это было своего рода отталкивание человеком от себя чего-то совершенно чужеродного ему, противоестественного, как если бы человека заставили пить ушами, когда он не умеет и не хочет делать этого. Другое дело бывшие верующие. Разрыв с верой в сверхчеловеческое мистическое существо не всегда происходит незаметно, безболезненно и легко. Равнодушие – редкое состояние в этом процессе.

В рассказе Ф. Достоевского «Сон смешного человека», а также в одном из эпизодов его романа «Подросток» описана ситуация, которая нарочито противоречит так охотно цитируемой адептами религии его же собственным словам «если Бога нет, то все позволено». На далекой планете люди жили без идеи Бога. Но это не привело к вседозволенности, аморализму, беспринципности, падению нравов и т.п. Напротив, люди поняли, что отныне они и только они ответственны за свое благополучие, за все хорошее и плохое в себе и в обществе. Да, никто не мог руководить ими, но за все свои поступки, за всю свою свободу они должны были нести полную ответственность. Однако самое главное, что произошло в их внутреннем мире, что было результатом того, что Достоевский назвал состоянием «великого сиротства», это удивительно быстрое и мощное укрепление чувства уважения и любви человека к человеку. Если, по этой логике «великого сиротства», «исчезла бы великая идея бессмертия… весь великий избыток прежней любви к тому, который и был бессмертие, обратился бы у всех на природу, на мир, на людей, на всякую былинку» (Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 т., т. 13, М., 1975, с. 379). Люди, как осиротевшие дети, стали больше ценить друг друга, стали ближе и роднее друг к другу. Но это сиротство стало источником не только взаимной любви как жалости, но и пониманием того, что человек по отношению к себе – это главная ценность. Оказалось, что большей ценности, чем человек, не существует. Можно сказать определеннее. Когда человек не имеет существа или реальности, берущей на себя заботы о его благополучии и спасении, тогда эту заботу он берет в свои собственные руки. И он же оказывается для себя абсолютной и приоритетной ценностью.

Но если уникальное психологическое состояние «великого сиротства» относится к потере человеком Бога, к убеждению в том, что Бог исчез, что «Бог умер», то нечто подобное человек способен испытать в момент осознания своей приоритетности и ценности в отношении общества и других первореальностей. Разница здесь в том, что общество, природа и другие реальности, хотя и остаются для нас существующими, но происходит радикальное переосмысление характера отношений между нами и обществом. Спорам о том, кому принадлежит приоритет: личности или обществу, полна вся мировая социологическая, политическая, социально-философская литература. Гуманисты не стремятся занять в этой бесконечной дискуссии какое-то особое место. Гуманисту присуще сознание ценностной и витальной (жизненной) приоритетности личности. Общество – несомненная позитивная ценность, непосредственная среда существования личности, даже во многом порождающая ее основа, но в соответствие с психологией гуманизма только признание обществом ценностного экзистенциального приоритета личности, признание ее высшей ценностью является реальной предпосылкой формирования гуманного, человеколюбивого и человекоуважающего общества. Другими словами, не общество стоит в ценностном, жизненном центре личности, а личность как человеческая жизнь и ценность должна стоять в центре общества, хотя, в принципе, это и невозможно.

Причиной возникновения состояния «малого сиротства» в отношении общества мы должны признать сам процесс освобождения и умирания в нас того неравноправия, которое порождается социогосударственными реальностями в их отношениях к человеку, поскольку, как обнаруживается при расставании, с чем-то в неправедности этих отношений мы раньше по рабски смирились, к чему-то, как оказывается, привыкли. Но это уже своего рода фантомные боли, или ситуация, подобная постепенному распрямлению дерева после сползания с его кроны тяжелого и мокрого снега. Этот процесс распрямления не может не быть болезненным, у него свои, индивидуальные для каждого темпы, их форсирование может быть не менее болезненным, чем процесс деформирования, подавления обществом человеческой свободы и достоинства.

Ощущение «малого сиротства» свидетельствует о нашем болезненном освобождении от тех цепей, которыми общество, как любящая, но эгоистичная мать, приковывает нас к себе, почти не оставляя нам возможности быть у себя «дома», т.е. возможности обрести себя во всей полноте своего собственного мира, достоинства и свободы. Оно похищало, и похищает, а не только охраняет, нас у самих себя. Поэтому общество – это ценность конкретная, т.е. что-то определенное. Потенциально и актуально присущие самому обществу стремления не только к защите и заботе об индивиде, но и к беззаконию и произволу, к насилию большинства над меньшинством, дух авторитаризма, тоталитаризма, анонимности, безликости и бездушия неизбежны, неистребимы. Последние могут только сдерживаться волей и правом человека, закрепленными в таких формах, которые способны максимальным образом укрощать естественную тотальность социума и не давать возможности трансформироваться этой тотальности в тоталитаризм.

В широкомасштабной форме острое чувство потери властной заботы и покровительства о себе со стороны общества и государства могут испытывать люди в переходные исторические периоды. При этом, когда начинают говорить, например, о «сильной руке», этому лекарству от «сиротства», то, как мне кажется, имеют в виду наказание тех, кто рассматривается в качестве преступников, а сами говорящие о ней либо выводят себя из сферы действия этой силы, либо (особенно хитрые) хотели бы быть ее олицетворением или орудием. Но в глубине души и психологически, и мировоззренчески эти люди уже находятся во власти «сильной руки», «фюрера», «отца народов» и т.п. Какому-то значительному их числу невыносима сама мысль о свободном существовании. Слова о свободе и достоинстве человека вызывают у них гамму негативных эмоций: от дискомфорта до взрыва ярости. В таких случаях необходимость социально-психологической реабилитации не является пустым звуком, выдумкой витающих в облаках мечтателей и прожектеров.