Виктор Смирнов - Гражданственность и гражданское общество

Особенные условия сложились на Западе и в отношении церкви и государства. Вплоть до VIII в. Римский престол находился в пределах государственного поля Византийской империи, будучи в то же время не настолько связанным с центральной императорской властью, насколько связана была Константинопольская патриархия. Когда, в результате внешнеполитических перипетий и движения итальянского сепаратизма, папский Рим вышел из-под непосредственного влияния Восточной Римской империи, Папа был уже не только духовным владыкой, но и светским государем, достаточно независимым и в мирских делах от светских властей в Европе. Это предопределило специфику отношений церкви и власти, при которой Папа выдвинул принцип примата духовной власти над светской, что выражалось не только в духовной, но и политической сферах. Как результат — конфликты пап и императоров Священной Римской империи германской нации, конкурентная основа взаимоотношений церкви и светской власти на Западе.

Иначе обстояло дело на Востоке. Поздняя Римская империя, восточная ее часть, называемая Византией, встретилась с проблемой автономии власти и общества еще тогда, когда на Западе только закладывались основания западной цивилизации, такой, которую мы знаем. И поиски решения этой проблемы в Византии велись в направлении преодоления случившейся автономии, а не фактического ее признания и закрепления, в результате чего сложилась концепция симфонии. Согласно ей, император правит в тесном контакте с духовенством, с Патриархом (до определенного момента Папой), православной Церковью. Между ними существуют органичные отношения, которые называются греческим словом — «симфония», т. е. «созвучие», «единозвучие». Симфония — это термин политической и церковной практики, так называемой симфонии властей. «Теократическая тема христианства развивается в России не в смысле примата духовной власти над светской, как это случилось на Западе, а в сторону усвоения государственной властью священной миссии. Это не было движение в сторону це-зарепапизма — Церковь сама шла навстречу государству, чтобы внести в него благодатную силу освящения. Точкой приложения Промысла Божия в истории является государственная власть — в этом вся «тайна» власти, ее связь с мистической сферой. Но потому церковное сознание, развивая теократическую идею христианства, и стремится найти пути к освящению власти. Власть должна принять на себя церковные задачи, — и потому церковная мысль, именно она, занята построением национальной идеологии. Власть позже примет эту, созданную Церковью идеологию и сделает ее своим официальным кредо, но вся эта идеология — церковна и по своему происхождению и по своему содержанию», — писал о сущности «симфонии» В. Зеньковский [101, с. 247].

Идущая от панегириста Юстиниана Евсевия Кесарийского идея симфонии легла в основу бытия Византийской империи, а затем и Руси. Православие может существовать лишь в православном государстве, глава которого помазывается на царство и действует по благословению епископа. И царская власть, и священная епископская происходят из одного источника, но священство имеет приоритет в духовных делах, а царство — в светских. Идея симфонии прошла длительную метаморфозу от идеологемы «Москва — Третий Рим» до теорий официальной народности, «Святой Руси», Советов и известного лозунга: «Народ и партия едины».

Учение «о двух градах», земном и небесном, оставило свой след и на Западе, и на Востоке, но если на Западе оно трактовалось прямо в политическом смысле, то на Востоке оно воспринималось скорее как аскетическая метафора, как фиксация монашеского отшельнического духовного опыта, а не как религиозно-политическая доктрина. Это учение следовало прикладывать к личной духовной практике, а не к социально-политическому целому. И в таком случае оно оставалось вполне в рамках догматической и политической ортодоксии. Многие восточные отцы церкви описывали оппозицию между земным и небесным в таких же, а подчас и в более жестких терминах, но православие помещало эти темы в контекст аскетики, в социально-политической области придерживаясь иного — симфонического подхода.

В византийской империи власть мыслилась не как стоящая над государством, обществом и церковью, а как с ними неразрывно слитая. Три участника общественно-политического процесса — государство, церковь и общество — не могли быть соперниками, они гармонично соединялись в едином Православном царстве, созданном Богом во исполнение Его промысла. Протоиерей Владислав Цыпин излагает идею симфонии так: «Суть симфонии составляет обоюдное сотрудничество, взаимная поддержка и ответственность, без вторжения одной стороны в сферу исключительной компетенции другой» [263]. «Симфония властей» присутствует только тогда, когда император, басилевс понимается не только как временный владыка, как носитель временной власти, но как духовная мистическая эсхатологическая опора всей христианской традиции, поскольку, являясь «кате-хоном», он препятствует приходу антихриста, «сына погибели», и, соответственно, выполняет функцию, гораздо более глубокую и серьезную, нежели обычные князья, короли, цари. Идея симфонии породила теократическую утопию священного государства, в котором мирское, светское, экономическое, социальное, правовое, административное должны гармонически сочетаться с благодатным, аскетическим, созерцательным, литургическим. «В этом принципиальное отличие восточного христианства от западного, где утвердилась идея автономии светскости и духовности. На Западе общество постоянно балансировало между двумя соревнующимися силами — императорской властью и церковью, что привело в итоге к возникновению рационалистического гуманизма, когда Богочеловек был потеснен Человеком, Государством, Нацией. На Востоке не было и не могло быть Ренессанса в западноевропейском значении этого слова, утверждения обособленности человека от Бога, его моральной и онтологической самостоятельности», — заключает В. Зеньковский [101, с. 102–103].

Надо заметить, что Церковь не ограничивается рамками религиозного института, но проецирует свое собственное сакрализующее церковное «излучение» на все, что происходит в империи. «Отсюда рождается концепция «литургической империи» («leitourgia» по-гречески — «единое действие», «всеобщий труд»). Здесь складывается имперская «литургия», когда каждый труженик, каждый простой христианин, даже осуществляя самую простую работу, соучаствует во всеобщем спасении, поскольку в таком государстве нет строгой и четкой грани между церковным и нецерковным. Все, что лежит внутри границ тысячелетнего христианского православного царства, сакрализировано», — отмечает А. Г. Дугин [91]. Именно тут, на наш взгляд, корни идеи «коллективного спасения», которая стала важнейшим фактором, отличающим «дух» православия от «духа» западной церкви.