Мюррей Букчин - К освободительным технологиям

Значение этого качественного прогресса довольно откровенно описал Ваннавар Буш, бывший директор ведомства научных исследований и развития: «Представьте себе, что 50 лет назад кто-нибудь предложил бы построить аппарат, который заставил бы автомашину автоматически придерживаться белой линии в середине улицы, даже если водитель заснет… Его высмеяли бы, и его идею объявили бы плодом воспаленного мозга. Но представьте себе, что кто-нибудь потребует такого прибора сегодня и будет готов заплатить за него, невзирая на то, полезен ли он на самом деле. Изрядное число концернов немедленно вскочило бы на ноги, стремясь получить этот заказ и выполнить его. Даже самого изобретения вначале не потребовалось бы. В этой стране найдутся тысячи молодых людей, которым доставит удовольствие изобрести такой прибор. Они просто возьмут с полок некое количество фотоэлементов, электронных ламп, сервомеханизмов, реле и из этого, если будет нужно, сделают так называемую стендовую модель, и она будет работать. Речь идет о том, что наличие огромного числа разносторонних, дешевых и надежных деталей и людей, вполне умеющих с ними обращаться, сделало создание автоматических приборов почти рутинным делом. Вопрос уже не в том, можно ли что-либо сделать, а в том, стоит ли это делать».

Буш демонстрирует здесь две важнейшие характерные черты новой, так называемой «второй» промышленной революции, а именно гигантские возможности развития современной технологии и ориентированные на стоимостные критерии, антигуманные ограничения, которые на нее наложены. Я не стану останавливаться на том обстоятельстве, что фактор стоимости — а точнее говоря, мотивы прибыли — сдерживает применение технических новшеств. Уже вполне доказано, что во многих отраслях дешевле использовать рабочую силу, а не машины[7]. Лучше я более внимательно рассмотрю процессы, которые подвели нас к точке неограниченных возможностей развития.

Наиболее очевидная тенденция, которая привела к новой технологии, — это, вероятно, взаимопроникновение научной абстракции, математики, аналитических методов и конкретных, прагматических и совершенно посюсторонних задач промышленности. Такая система связей сравнительно нова. Предположение, обобщение и рациональная деятельность традиционно были резко отделены от технологии. Этот разрыв отражал глубокий раскол между праздными и трудящимися классами в обществе древности и средневековья. Если оставить в стороне гениальные труды нескольких немногих людей, прикладная наука появилась только в эпоху Возрождения, а ее расцвет начался в 18 и 19 вв.

Люди, персонифицировавшие приложение науки к техническим изменениям, — не изобретатели-конструкторы типа Эдисона, а системные исследователи с общими интересами, такие как Фарадей, одновременно обогатившие и человеческое знание положений науки, и техническое развитие. В нашу эпоху этот синтез, воплощавшийся некогда в работе одного отдельного творческого гения, стал делом анонимных команд. Хотя такие команды обладают неоспоримыми преимуществами, они слишком часто имеют все признаки бюрократических агентств — что ведет к усредненному, нетворческому отношению к проблемам.

Менее очевидно воздействие, порожденное индустриальным ростом. Это воздействие не всегда является технологическим; это нечто большее, чем замена человеческих рабочих сил машиной. В действительности, постоянная реорганизация трудового процесса, расширявшая и рафинировавшая разделение труда, стала одним из самых действенных средств увеличения производства. По иронии, разделение задач на все более нечеловеческие по своему объему части — вплоть до самых мизерных, детальных групп операций и чудовищного упрощения производственного процесса — наводит на мысль о машине, которая снова соберет все отделенные друг от друга задачи многих работников в единой механической операции. Исторически было бы трудно понять, как возникло массовое механизированное производство, как машина все больше заменяла рабочую силу, не проследив, как развивался процесс труда. Его развитие шло от ремесла, при котором высококвалифицированный, независимый работник выполнял многие различные виды деятельности, через горнило фабрики, где эти различнейшие задачи были разделены среди множества неквалифицированных и специально обученных рабочих, к высокомеханизированной фабрике, где задачи многих людей в значительной мере перенимаются машинами, которые обслуживают несколько рабочих, и, наконец, к автоматизированному, кибернетически управляемому предприятию, на котором работники заменяются наблюдательной техникой и высококвалифицированными профессионалами.

Если мы еще глубже погрузимся в предмет, то обнаружим и еще один новый процесс: из продолжения человеческих мускулов машина превратилась в продолжение нервной системы человека. В прошлом орудия труда и машины увеличивали мускульную силу человека в обращении с сырьем и силами природы. Механические приборы и машины, разработанные в 18–19 вв., не заменяли человеческие мускулы, а повышали их эффективность. Хотя машины позволили резко увеличить производство, чтобы обслуживать их, даже для самых рутинных задач все еще требовались мускулы и мозг работника. Мера технического прогресса могла быть указана в чистой зависимости от производительности труда: человек производил, с применением машины, столько изделий, сколько производили до ее применения 5, 10, 50 или 100 человек. Паровой молот Несмита, изготовленный в 1851 г., мог несколькими ударами придать форму железной балке — работа, которая без машины потребовала бы многих часов работы. Но молот требовал мускулов и внимания полдюжины крепких мужчин, чтобы тянуть, держать и удалять литейную форму. Со временем, благодаря изобретению усовершенствований в обслуживании, большую часть этого труда удалось сэкономить, но рабочая сила и внимание, необходимые для обслуживания машин, оставались неотъемлемой частью процесса производства.

Развитие полностью автоматизированных машин для комплексных процессов массового производства требует успешного применения как минимум трех технологических принципов. Такие машины должны обладать встроенной способностью исправлять собственные ошибки; они должны быть снабжены сенсорами, могущими заменить зрительные, слуховые и осязательные чувства работника; наконец, они должны иметь приспособления, заменяющие ловкость, проницательность и память работника. Эффективное использование этих трех принципов предполагает, что мы разработали также технологические средства (если угодно, эффекторы[8]), чтобы применять сенсорные, сознательные и контрольные механизмы в повседневном промышленном производстве. Далее, оно предполагает, что мы в состоянии перестроить имеющиеся машины или создать новые, чтобы обрабатывать, формировать, собирать, упаковывать и транспортировать полуфабрикаты и готовые изделия.