Юрий Пахомов - Макрохристианский мир в эпоху глобализации

На всей этой «ярмарке спроса и предложений» нельзя было не заметить и все еще не утратившей былой внушительности фигуры России, которая, осознавая малую перспективность «славянского союза» и очевидную несостоятельность своих устремлений в Европу, не хотела терять контроль над своими бывшими колониями — могущими стать для нее к тому же и транзитной территорией в «хождении за три моря», или, в соответствии с гораздо более вульгарным, хотя и вполне соответствующим действительным интересам России, выражением «российского ястреба» В. Жириновского, «броском на Юг». Тем более, что в этом регионе она сохранила значительную долю своих людских ресурсов и развитую экономическую и коммуникационно–информационную инфраструктуру.

Для стран центральноазиатского региона фактор присутствия России может выступить противовесом потенциальной опасности экспансии как со стороны Китая, так и со стороны братьев–мусульман. Внутри же региона в союзе с Россией заинтересован, прежде всего, Таджикистан, не без основания опасающийся территориальных притязаний со стороны становящегося все более перенаселенным Узбекистана. Что же касается Казахстана, этнический состав которого почти наполовину состоит из русскоязычного населения, то он просто обязан строить с Россией компромисно–комплиментарную политику.

Словом, учитывая стяжение разнонаправленных политических и экономических сил и интересов самых разных участников «центральноазиатской интриги», можно утверждать то, что существующее на сегодня хрупкое динамическое равновесие почти наверняка нарушится и что версия Зб. Бжезинского, назвавшего регион «центральноазиатскими Балканами», может стать трагической реальностью уже в самое ближайшее время.

Однако, вопреки прогнозу Зб. Бжезинского, представляется все же, что события в регионе будут развиваться по другим сценариям. Либо регион войдет в пространство новых глобальных рынков с последующей реструктуризацией младогосударственных социально–экономических систем и с передачей не умеющими за себя постоять государствами реальной политической власти в руки крупных транснациональных финансово–промышленных групп, либо пойдет по пути изыскания собственных социально–политических ресурсов с целью создания (реконструкции) устойчивой геостратегической транснациональной целостности.

Первый сценарий даст населению региона реальное (хотя и не столь сильное, как бы ему хотелось) ощущение благосостояния и социальную стабильность, хотя при этом оно превратится в достаточно пассивный объект, испытывающий на себе политическое и экономическое давление (а еще точнее — диктат), связанное с интересами крупных финансово–промышленных групп. К этому надо добавить, что при подобном развитии событий со стремлениями к возрождению национальных языков и культурного наследия в качестве неотъемлемых составляющих национальной самоидентификации этих народов необходимо будет расстаться. Конъюнктура глобального рынка, по определению, предполагает культурную и языковую унификацию как единственную форму коммуникационных связей и информационно–конвенционального взаимообеспечения его субъектов. Это же правило распространяется и на корпус рабочих, ИТР и иных производственных структур, обслуживающих производство и реализацию товарных потоков и услуг.

Таким образом, по мере вхождения стран центральноазиатского региона в глобальные рынки на условиях сырьевых и потребительско–обслуживающих зон, они будут попросту утрачивать перспективу собственного исторического и национально–культурного развития. И это — реальность, которая стоит перед новообразовавшимися государствами не как виртуальное, но как вполне реальное будущее.

Что же касается сценария, связанного с созданием новой геостратегической целостности, то его реализация означала бы выбор диаметрально противоположного вышеизложенному пути национально–государственного развития.

Провозглашение в бывших республиках Советского Востока национально–государственных суверенитетов и начавшийся процесс мучительного отмирания экономических связей и некогда общего для всех информационного пространства означает, на самом деле, не поляризацию межнациональных связей между новыми национально–государственными образованиями. Он скорее иллюстрирует крушение скомпрометировавшей себя в глазах истории большевистской идеи о «пролетариате, не имеющем ни родины, ни нации» и эксплицитно вытекающей из нее ленинской национальной политики.

В тюркоязычном мире бывшего СССР всегда и с пристрастием следили за малейшими изменениями, происходящими в ареале расселения единокровных тюркских народов. Испокон века проживающее на пространстве Пояса Великих Степей, протянувшегося от Саяно–Алтайского нагорья до Северного Кавказа и Крыма, среднего течения Днепра и Нижнего Дуная, тюркоязычное население скорее подсознательно, нежели актуально, ощущало свои интересы при разделе бывшего единого государства. Вот здесь и всплывает силуэт еще одного геополитического образования — Большого Турана.

Археология свидетельствует о сходстве на этих огромных территориях материальных останков эпохи бронзы, скифско–сарматского периода и конца евразийской политической системы Чингизидов. Общеизвестно обилие иранизмов в тюркских и тюркизмов в славянских языках, потому что в течение последних двух веков русский язык оказывал мощное влияние на тюркские и иранские этнические группы, проживающие в рамках бывшего СССР, и потому, что при помощи русского языка большинство коренных народов Центральной Азии (кроме находящихся в подданстве Китая уйгуров, дунган и тибетцев) широко воспринимало международную лексику. Глубокое родство фольклорного и этнографического наследия на территории Евразии также очевидно и показано в ряде непредвзятых исследований, к примеру в «Исторической поэтике» А. Н. Веселовского. Об этом убедительно свидетельствуют также работы кумыка М. Аджи, многообещающие разработки в области евроислама татарина Р. Хакимова, труды казахских авторов — поэта и культуролога О. Сулейменова, социолингвиста Е. Хасенова и историософа А. Акишева, историко–культурологические эссе узбека X. Исмаилова и пр. Наиболее последовательную проработку вопросы славянско–тюркской историко–культурной, а в определенные периоды, частично, политической и экономической общности получили у представителей российской школы евразийства, а также в трудах последнего ее представителя Л. Н. Гумилева.

Упомянутые историко–культурологические исследования объективно выполняют роль катализатора в процессе интеграции дискретных этнокультурных сегментов евразийского региона в возможное целостное социально–политическое образование. К слову, население Большого Турана в разные исторические периоды было, как правило, билингвами и трилингвами, и это обстоятельство не составляло для этнических групп, входящих в его состав, сколько-нибудь непреодолимых для взаимопонимания проблем, как не составляет проблемы и поликонфессиональность тюркоязычных народов всего Евразийского субконтинента. Если же учесть этническую историю последнего, то обращает на себя внимание то обстоятельство, что он сложился и существовал как процесс активного и взаимообусловленного взаимодействия внутри сложносоставного конгломерата племен и народов, проживающих в регионе, полностью или частично объединенного в рамках обширного государства имперского типа, каковыми были Тюркский каганат, держава Чингисхана или Золотая Орда, ее политический правопреемник Российская империя, а в последующем СССР. Что же касается выбора языка межэтнического общения, то он также не имел решающего значения.