Юрий Пахомов - Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Скажем, «Слово о полку Игореве» изобилует тюркизмами 904 904 Брайчевський М. Ю. Автор «Слова о полку Ігоревім» та культура Київської Русі. — К., 2005. — С. 178–182. , а по своему содержанию и поэтике является неким славяно–тюркским историко–культурным феноменом. В этом контексте версия О. Сулейменова, высказанная им в скандально известной «книге доброжелательного читателя» — «АЗ и Я» о совместных тюрко–славянских корнях «Слова...», звучит гораздо более убедительно, нежели контраргументы его оппонентов. К этому же ряду примеров можно отнести и тот, никем из литовских национал–радикалов не отрицаемый факт, что государственным языком Великого княжества Литовского был древнерусский язык. Это обстоятельство подтверждает высказанное Л. Н. Гумилевым предположение об определенной, хотя и отнюдь не всегда, но часто наблюдаемой нейтральности языка по отношению как к этнопсихологическому стереотипу отдельного человека, так и к идее национальногосударственного единства определенного полиэтнического государственного образования.

В контексте сказанного по-иному видится и содержание категории «нация» в применении ее ко всем национальным образованиям, проживающим в евразийском ареале, в том числе (и прежде всего), к русским. Что бы ни говорили на этот счет нынешние национал–радикалы, факты свидетельствуют в пользу того, что доминантой русского народа всегда выступали не этнопсихологические признаки, а, прежде всего, державная идеология. Это подтверждается хотя бы тем, что в периоды ослабления власти Кремля в провинциях тут же усиливались сепаратистские настроения. Возникновение (хотя бы и эфемерно, в голове) идей о Дальневосточной или Сибирской Республиках с атрибутами собственной идеологии, а еще в большей степени — с этно– и историко–культурными концепциями (Потанин, Ядринцев, периодика Дальнего Востока и Южной Сибири в период конца XIX — начала XX вв.) — неопровержимое тому свидетельство А вот факт из области курьезов. Как свидетельствуют социологи, последний «демографический взрыв» у народов Крайнего Севера произошел на излете СССР по причине добровольной (!!!) замены записи о своей национальной принадлежности в документах некоторой частью русских из–за незначительных социальных благ, направленных правительством страны в помощь представителям малочисленных народов региона...

Таким образом, можно с полным на то основанием утверждать, что характер и направление центробежных сил в бывшем СССР был во многом спровоцирован малопривлекательной в их глазах большевистской идеологией, ведущей к культурной энтропии буквально всех этнических образований страны. Именно это обстоятельство инициировало республики Балтии, Южного Кавказа, Беларусь, Украину и Молдову на «побег» из некогда единого для всех пространства социалистического сообщества. Это же обстоятельство создало объективные предпосылки для выхода из СССР и республик Центральной Азии (хотя, если уж быть до конца точным, их оттуда вытолкнули прозападно ориентированные российские политики и экономисты). В последующие годы энергия распада по «закону домино» распространилась на национальные окраины России: Чечня, отчасти Дагестан, Татарстан и Башкортостан. Подобные настроения ощущаются в Бурятии, Саха–Якутии, Калмыкии, Туве, а также в некоторых крупных, богатых ценными на мировом рынке природными ресурсами административно–хозяйственных регионах некогда «единой и неделимой».

Значит ли это, что начавшийся на просторах СССР на рубеже 1980–1990 гг. центробежный процесс стал необратимым?..

Этого варианта развития событий нельзя отрицать. Однако не следует исключать и возможности того, что огромная биосоциальная масса проживающих в этом суперрегионе этнически не самоидентифицированных народов (включая и тех, кто называет себя именем прилагательным «русский»), находится сегодня в состоянии временной растерянности перед альтернативой: либо консолидироваться в единую политическую нацию, либо стать объектом финансово–экономических интересов между участниками глобальных рынков, либо все же найти в себе силы для межэтнического объединения. Объективные предпосылки и интеллектуальные ресурсы для развития процессов в направлении создания единой политической нации, могущей выстоять перед натиском глобальных рынков, несущих неизбежную этническую унификацию, пока еще далеко не исчерпаны. Выходит, что выбор исторического пути развития для народов, населяющих евразийский субконтинент, расположен в диапазоне, который можно определить как иллюзию реальности или же — как реальность иллюзии, выступающей в качестве превращенной формы качественно нового контекста будущего.

Принято считать, что фактором радикального преобразования экономических и — шире — общественных отношений выступает в современных условиях информационная революция. Что она, в отличие от научно–технических революций прошлого, имеет объектом своего преобразования уже не столько материальное производство, сколько сознание. Это, конечно, правда, но правда не вся. Революционный характер носят также, по меньшей мере, преобразования, Во‑первых, в сфере финансов 905 905 Финансы настоящего, в отличие от прошлого, не только доминируют над производством и характеризуются высочайшим динамизмом, но и обрели «способность жить» в отрыве от реальной экономики. и, Во‑вторых, в организации производства, обмена и распределения, что наиболее полно проявилось в деятельности ТНК и в процессах замены вертикальных связей горизонтально–сетевыми.

Вполне возможно, что радикальные общественные перемены, произошедшие под влиянием глобализации, являются следствием всех трех революций, а не только (а иногда — не столько) революции научно–технологической. И многие перемены, особенно негативные, а тем более, катастрофические, производим в наименьшей степени от информационной революции как таковой. Кстати, наличие вполне осознанного неолиберального реформаторского проектирования (особенно под давлением МВФ, ВТО и т. д.), продуцирующего (как в Украине и России) социальные бедствия и риски, чаще всего к научно–техническим переменам как таковым непосредственного отношения не имеют. И именно по этой причине они вполне устранимы. Те же перемены, которые происходят под непосредственным влиянием технологического прогресса, корректировать, по-видимому, сложнее всего. Причем эта сложность особенно нарастает, когда венцом трансформаций, идущих от научно–технологического прогресса, оказываются сами по себе общественные отношения и, тем более, сфера человеческого сознания: индивидуального, коллективного, планетарного.