Режи Дебре - Введение в медиологию

Мимоходом заметим, что это не оплакивание утраченных гуманитарных наук, но призыв к необходимости: вспомнить место институционального момента во всем процессе передачи. Или, точнее говоря — если оставаться в пределах записанной памяти — к необходимости посредника между актуальными текстами и потенциальными читателями; к необходимости своего рода издательского института с его классическими атрибутами каталогизации, отбора и иерархизации информации [5] Новое поколение электронного editing [редактирование ( англ .). — Прим. пер. ] является многообещающим, потому что оно видит, как возрождаются коллекции, редактора, клубы, т. е. структурированные опосредующие совокупности, операторы синтеза и отбора. Новое возникновение фигуры редактора в цифровом архиве может превратить библиотеку будущего в нечто иное, нежели дрейф по океану документов без компаса и береговых ориентиров (Robert Darnton, «Le nouvel âge du livre», Le Débat, no. 100). .

Скажем то же самое иначе. В «инфокоме» [6] В данном случае имеется в виду не американская компьютерная фирма Infocom, а просто «информация и коммуникация». — Прим. пер. ударение спонтанно ставится на сами медиа, на характеристики их каналов или материальной основы. В «медио» тоническое ударение, скорее, ставится на медиацию (суффикс действия ция ) , неотделимую от ее оснащения. Медиологический анализ упорядочивает и подчиняет школу — образованию, музей — выставкам, библиотеку — чтению, мастерскую — ученичеству, лабораторию — исследованиям, церковь — культу и т. д. Возвышать «места памяти» над сообществами запоминающих людей и делать эти места независимыми от этих сообществ равнозначно фетишизации здания и, так сказать, отделению места обитания от самого обитания, или тела от души. И душа здесь — не нематериальное дуновение, но материализованная организация (допустим, Церковь), способная пережить свое изначальное средство коммуникации (устную проповедь), используя — в хронологическом порядке — рукописный свиток, печатную книгу, радио и экран, в соответствии с имеющимися в распоряжении ресурсами; словом, «соответствуя эпохе» (телеевангелизация).

Из этих предпосылок возникает более обширная территория для раскопок, нежели та, что обычно достается исследованиям по коммуникации. И сразу же понятно — почему. Коммуникация с самого начала — благодаря реестровой связи с массмедиа — находится в мире языковых или родственных им знаков («язык музыки», «язык кино»), тогда как передача — по ту и по сю сторону вербального носителя смысла — включает и много других таких носителей: жесты и локусы, как и слова и образы; церемонии, как и тексты; телесный и архитектурный элементы в той же степени, что и «интеллектуальный» и «моральный». Например, христианские формулировки после их фиксации передавались к нам из поколения в поколение посредством песнопений и календарных праздников, церковного золота и органов, витражей и алтарей, процессий и причастий, гостии на языке, кадильного дыма в ноздрях и голых камней под ногами кающихся — а также с помощью чтения или проповеди. Аналогичным образом, понятие нации передается знаменем и колокольным звоном по погибшим, мраморной могилой героя и деревенской стелой, фронтоном мэрии и посещением поля битвы — равно как и школьными текстами и предвыборной риторикой. Нет такого создания ценностей, которое не было бы производством или переработкой предметов и подвигов: не бывает движения идей без движения людей и благ (паломников, товаров, колонов, воинов, послов); не может быть новой субъективности без вспомогательных средств для памяти (книг или свитков, гимнов и эмблем, инсигний и памятников). Эти оперативные цепочки беспорядочно перемешивают недвижимое и подвижное, идеальное и тяжеловесное. Медиолог христианского движения заинтересуется как кодексами , так и Евангелиями, как заимствованными у апостолов путями, так и их посланиями. А медиолог национального чувства во Франции — железными дорогами и телеграфной сетью не меньше, чем крещением Хлодвига или мемуарами де Голля; мостами и шоссе, как и лекциями Ренана; состоянием мостов и дорог, как и школьными учебниками; водопроводами и линиями электропередач, как и армиями и академиями, словом, вещами (тривиальными), как и людьми (знаменитыми), и текстами (основополагающими).

«Прекрасная поэма, идея, открытие — это не имеет определенной ценности. Если они разрушаются, прежде чем быть познанными, то ничего и не было. Если же они оказывают воздействие, если они цепляются за одного человека, а потом за другого, то их значение становится не предвидимым; оно сопричастно тому, что произойдет с этим человеком. Если человек погибнет без других последствий, то они погибнут точно так же».

Инвентарь документов должен расширять свою социальную опору, и потому не может здесь отделаться от политики. Это материя, соседствующая с политической. Каждому хорошо известно: всякое распространение тезисов имеет в виду борьбу за власть (будь то в психиатрии, в теоретической физике или в менеджменте). Здесь действует принципиальное условие, согласно которому передавать означает организовывать, а организовывать — волей-неволей создавать иерархию . Чтобы связать людей между собой в горизонтальном измерении, необходимо драматически начать, разделяя их в измерении вертикальном. По существу, неизвестны организации без структуры упорядоченности, без позиций первого, второго, третьего ранга и т. д. Отказ от иерархий зачастую совпадает с отказом от опосредования: это упование на мгновенное озарение . И оно достаточно близко к анархиствующей позиции, сводящейся к ностальгии по утраченной непосредственности (как мы это видим в случае с ситуационизмом). В христианской античности задачи наставника явным образом выпадали епископу, главе общины (авторитет решает, о чем необходимо мыслить), а иудейская традиция превращает наставника, раввина, в отца своих учеников. К тому же великие передатчики христианского Послания скрупулезно уточнили церковную иерархию (Псевдо-Дионисий Ареопагит скалькировал ее по образцу ангельских чинов). Мы видели, что происходящий во времени процесс телекоммуникации, объединяя предков с потомками, не сводится ни к физическому механизму (к звуковым волнам или к электрической схеме), ни к индустриально изготовленному прибору (радиоприемник, телевизор, компьютер). Чтобы сообщение продолжало циркулировать после смерти своего передатчика (и своих первых адресатов); чтобы мертвый сумел схватить живого, но живой сумел восторжествовать над мертвым, передача должна прибавить к инертным векторам памяти живую схему органиграммы. Отсюда рождается драма с многочисленными отзвуками, с захватами наследства, расколами, схизмами и отходом от заданных путей. Самомалейшая коммуникация обладает некоей стоимостью, потому что ни одно устройство не может без энергетических затрат извлекать сигналы из окружающей среды, подавляя случайную паразитность сигнала. Однако первому звену в цепи передачи (скажем: апостол Павел или Ленин, Фрейд или Лакан), помимо откашливания собственного рупора, приходится сталкиваться и с плевками противников. И тогда «шум» будет не неизбежным фоном всякой информации, но следствием борьбы за выживание в среде, где — как и для биологических видов, конкурирующих в одной и той же экологической нише, — для всех кандидатов на вечность нет (равноправного) места. Отсюда маневры высокой политики (объединение, фильтрация, исключение, конфискация, кооптация, ликвидация и т. д.), проводимые под давлением селекции, чтобы защититься от исключения, осуществляемого соседом. Ведь в противном случае концом бывает упразднение (например, закрытие Афинской школы Юстинианом в 529 г.).