Уильям Уорнер - Живые и мёртвые

Автор гимна открыто говорит о возвращении «утомленных детей» к «материнской груди» Природы, где они находят вечный «покой». Более очевидный женский символизм, предполагаемый погружением тела в открытую могилу, которая затем заключает его в «тело Матери-Земли», на сознательном уровне неприемлем для членов нашей культуры. Подсознательно же открытая могила и утроба сопоставимы; кроме того, они соответствуют социальным допущениям наших обрядов перехода. Обряд и факты рождения отделяют новорожденного индивида от чрева матери, а по завершении череды жизненных событий обряды и факты смерти замыкают жизненный цикл возвращением человеческого тела в материнское тело Природы. Христианские обряды крещения и обряды, которыми окружена смерть, символически признают значения, придаваемые этим фактам. Например, в католической церкви литургия Великой субботы эксплицитно трактует крещение как обряд и рождения, и смерти, доводя до ясного уровня понимания вагинальную значимость «погружения» в воды купели. С другой стороны, соборование и христианские похороны нелогически — но при этом весьма действенно — символически устанавливают значения смерти как одновременно конца и начала, как обряда смерти и обряда рождения.

Говоря об «утомленных детях», находящих «покой», автор сакрального стихотворения противопоставляет неподвижный вечный мир сакрального времени утомлению тех, кто движется в человеческом времени. Возвращение «детей» к груди матери, назад, к началу своего времени, где начало и конец одно и то же, может затронуть и пробудить могущественные, хотя и неутоленные человеческие чувства и позитивно использовать их для снятия тревоги, связанной со смертью. Оказывают ли «умиротворенное» равновесие и покой пренатального существования какое-нибудь влияние на постнатальное значение опыта — вопрос спорный, однако сильное желание сохранить тесные и неизменные отношения с матерью и инфантильная потребность в обладании ею являются вполне задокументированными человеческими влечениями. Эти чувства (см. с. 547-549), морально высказываемые в сакральных символах освящения и внеморально переживаемые в бессознательных желаниях людей, соединяются с женским символом Природы, начала и конца человеческого времени. Кладбище как объект, посвященный Богу и человеку и освященный для «наших мертвых», его могилы, кладбище как город и сад — все это культурно контролируемые женские символы. Следует предположить, что их значимость не только вытекает из логических и нелогических значений культуры, но и глубоко укоренена в жизни человека как животного.

Фундаментальная сакральная задача кладбища состоит в том, чтобы дать подходящие символы для обозначения и выражения надежды человека на обретение бессмертия посредством веры и ритуала христианства, а также в том, чтобы уменьшить его тревогу и страх перед смертью, обозначающей исчезновение его личности — т.е. окончание его жизни — для него самого и для тех, кого он любит. Подтверждение наличия потусторонней жизни для мертвых, уже покоящихся на кладбище, и для тех, кого в данный момент хоронят, — это и утешительное обещание потусторонней жизни для живых. Сохранение умерших членами общества поддерживает непрекращающуюся жизнь живущих. Уверенность живых в том, что жизнь длится вечно, зависит от того, насколько им удастся сохранить живыми мертвых. Стоит лишь мертвым умереть реально, т.е. в вере тех, кто провожает их в последний путь, как сразу же оказывается, что должны умереть и они. Кладбище — это устойчивый физический знак, вещественный и зримый символ согласия между людьми в том, что они не дадут друг другу умереть. Лишь для очень немногих оно является сакральным или иногда открытым признанием того, что власть традиции и конвенции превосходит силу их рациональных убеждений.

Фундаментальная секулярная задача, решаемая кладбищем, состоит в том, чтобы избавить живых от разлагающегося трупа, а тем самым освободить их от тошнотворных запахов разложения и ужаса созерцания естественного распада человеческого тела и помочь им сохранить доставляющий удовлетворение образ себя как вечных и бессмертных существ. Еще одна социальная функция кладбища состоит в том, чтобы обеспечить прочное и постоянное социальное место, ритуально ради этого освященное, где могли бы найти утешение и обрести определенность расстроенные чувства людей по поводу смерти их близких. Смерть нарушает равновесное состояние семьи и других интимных групп, в которых покойный участвовал в течение своей жизни. Когда она приходит, взаимодействие и обмен интимными жестами и символами, благодаря которому личностью каждого индивида интернализируется часть личности того другого, с которым он интимно взаимодействует, прекращаются. Этот процесс не дает более зеркала, пусть даже тусклого или кривого, в котором индивид мог бы видеть собственное отражение и тем самым живо представить себя как социальное существо. Вера в бессмертие, укрепляемая и подкрепляемая похоронным обрядом, помогает частично скорректировать чувство утраты собственного «я», которое переживает оставшийся жить. Чтобы оставшийся жить продолжал и далее видеть и чувствовать самого себя все еще живущим в мертвой жизни другого и связанным с ней, ему нужно реконструировать свой образ другого; однако, делая это, он должен пересмотреть также и свое представление о том, кто такой он сам — во всяком случае, в той мере, в какой он связывает себя с личностью умершего. Это образует важную часть тех социально-психологических процессов, которые протекают в живущих на протяжении переходного периода смерти.

Кладбище предоставляет живым сакральную область — созданную ими с помощью социального контроля над божественной силой, который является функцией сакрального символизма, — где они могут поместить нечистое и неприглядное мертвое тело в принадлежащую ему могилу не столько как тело, сколько как сакральное лицо, причем в могилу, принадлежащую также и им, живущим. Могила с ее маркировками служит местом, где живущие могут символически сохранить и выразить свои близкие отношения с умершими. К тому же, между ними существует и своего рода родство: сегодняшние мертвые — это вчерашние живые, а сегодняшние живые — это завтрашние мертвые. Каждый идентифицируется с судьбой другого. И никому не дано этого избежать.

Могила маркируется таким образом, чтобы живой мог подойти к ней как к чему-то, принадлежащему отдельной личности; это не просто символ, обобщенно и абстрактно обозначающий всех мертвых. Кладбище — это символическое место встречи мертвых и живых, мира сакрального и мира профанного, естественного и сверхъестественного. Это целиком и полностью социальный символ, хотя и составленный из множества автономных и обособленных индивидуальных символов, которые дают зримое выражение нашим социальным отношениям со сверхъестественным и с чистым царством духа. Это место встречи, где можно заглянуть в мир смерти и сакрального абсолюта и вернуться в секулярные реалии конечного и живого. Здесь сливаются воедино время человека и время Бога. Это «место последнего упокоения», где расстроенные и потревоженные чувства живых членов общества помечают знаком естественную смерть, конечное местоположение индивидуального организма и его отделение от вида, фиксируя тем самым во времени то место, где живые могут человеческим, понятным и эмоционально доступным способом связать себя со спиритуализированной личностью, пребывающей теперь во вневременном царстве сверхъестественного иного мира. Члены общества живых и общества мертвых встречаются здесь как «дети Божьи» и, соответственно, составляют единый народ. Кладбище как коллективная репрезентация воспроизводит и выражает социальную структуру живых, будучи ее символической копией; город мертвых — символический дубликат сообщества живых. У христиан духовная часть города мертвых, часто мыслимая как часть Града Божьего, иногда приравнивается к Незримому Телу Христа. Для многих христиан и живые, и мертвые являются неотъемлемой частью более великого таинства.