Уильям Уорнер - Живые и мёртвые

В христианском мышлении в Христе как человеческом Сыне Бога находят свое разрешение надежды, страхи и дилеммы творения и всего существования. Через него Вечный становится Отцом тому, кто противоположен вечности, человеческому Сыну, который как лицо Бога, явленное в ином образе, трансформируется в эфемерного человека, чтобы жить, умереть и стать частью изменчивого времени и конечного пространства. Неограниченная и неизменная Вечность значимым образом артикулируется в свою противоположность, где существуют человеческие «здесь-и-сейчас», начала и окончания, и через эту противоположность выражается. Смертность и бессмертие более не антитетичны и не противоположны, но сливаются в одно, хотя в то же время остаются противоположными и отличными друг от друга.

Эти глубочайшие логические противоречия существования легко решаются благодаря Вечному, который становится Отцом другого своего лица, Сына, посредством действия третьего, Святого Духа, во чреве человеческой матери, Девы-Матери. Проблемы, базирующиеся на рациональности, которые таким образом неразрешимы и содержат противоречия в исходных посылках, легко могут быть решены и решаются при переводе их в нерациональные символы семейного круга отношений. Великие тайны жизни, часто являющиеся не более чем противоречиями, базирующимися на разочаровывающей и пугающей человека внешней логике, легко понимаются и принимаются при переводе их в нерациональные категории (социальную логику), поскольку базируются теперь на знакомых переживаниях семейной жизни. В таких условиях логическое противоречие и правила рациональности теряют свой контроль над человеком, и человеческим убеждениям позволено покоиться на эмпирической достоверности и пользоваться теми глубокими чувствами, которые вкладываются в представления, основанные на знании членов семьи. Такие символы вписывают человеческую веру в форму человеческой семьи, которая «ощутимо» понятна всем людям.

Отец и Сын становятся таким образом значимыми и символически приемлемыми для людей во всех своих самых специфических, хотя и запутанных проявлениях. Любящий отец, который посылает своего сына во внешний мир, дабы он там был ужасающим образом распят на кресте, и сын, который уходит от отца в садистский мир и приносит себя в жертву, дабы быть убиенным и покорно возвратиться к своему отцу, хотя и чудовищны на секулярном уровне, легко принимаются верующими на уровне сакральном. Моральный, животный и сакральный порядки смешиваются воедино, и каждый из них приобретает внутри этого неразделимого целого иное, более полное значение. Человеческие чувства любви и ненависти, проблемы дисциплины и авторитета, социального порядка и индивидуальной автономии, зависимость людей от общества, а сыновей от своих отцов и семей находят выражение в этой величественной драме Отца и его Сына. Здесь отображается потребность земного сына быть рядом со своим отцом и в то же время бежать от него, а также право подойти к нему и получить от него помощь. Единство этих двоих в семейной «крови» и в общем опыте, а также их единение и единство в духовном семени Святого Духа в полной мере находят здесь отражение, хотя в то же время проясняется и их различие. Зависимость Сына от Отца, его потребность в его помощи, свобода от Отца в вопросах личного выбора, вплоть до свободы поддаться искушению величайшего врага Отца, — все это разыгрывается в сакральной драме Отца и Сына. Между тем, дисциплина и власть Отца укрепляются; Сын, заплатив страшную цену, с готовностью возвращается к своему Отцу. Таким образом, Бог, который «так возлюбил... мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» [270] Иоан. 3, 16. , вновь обретает своего Сына. И вместе с ним, забирая его назад, принимает и взбунтовавшееся против него человечество. В Сыне, который несет в себе совершенную любовь, одержимое враждой человечество, ненавидящее своих отцов и братьев, может мгновенно обрести мир и веру, которая выходит за пределы большей части его повседневного опыта и возносится над глубоко захороненными враждебными чувствами тех, кто любит.

Адам, как первый сын Бога и отец всех человеческих сыновей, в сакральном символизме является образом, выражающим все то в человеке, чего нет в Христе. Независимо от того, верим ли мы в его истинность в буквальном или метафорическом смысле, символы сына и отца выражают некоторые из глубоко лежащих значений, сгруппированных вокруг человеческого отца. Адам — не только отец всего человечества и муж Евы, но и первый сын Бога, точно так же как и Христос был его единственным «единородным Сыном». Через супружеские отношения Адама со своей женой, Евой, первородный грех, ставший проклятием человечества, передался всем последующим поколениям его детей; таким образом, проклятие бога-отца, наложенное на (его собственных и) Адамовых детей, становится частью вечного наследия человека.

Адам, сын, автономный и свободный, способный по собственной воле познать добро и зло и сделать свой выбор между ними, выбрал Еву и зло и тем самым отверг отца. Именно тогда он и был изгнан и отрезан от своего отца. Христос, другой сын, отказался отвергнуть своего отца и, когда был подвергнут искушению, оказал сопротивление искусителю, возвратившись к садистскому человечеству на страдания и заклание, дабы суметь спасти своих жестоких человеческих «братьев» и возвратиться к своему отцу. Враждебность отца к сыну и сына к отцу волнующе изображена в образе Адама; однако он тоже сын, потерянный в сотворенном его отцом мире, за который он, однако, чувствует себя ответственным. Он — виноватый человек, утративший совершенство и для себя самого, и для своих детей, поскольку (как он чувствует) его отец не может его простить. Когда он прилепился к своей жене (а следовательно, и к своей собственной семье) теснее, чем к родительской семье своего отца, он выбрал тем самым земное зло вместо небесного добра. Но на самом деле Адам еще и отец, который в установках его «сыновей» обвиняется в осквернении всего своего потомства из-за связи со своей женой, их матерью. Когда он изгоняется из райского сада, он выбрасывается из семьи Бога. Он — сын, не прощенный отцом, с которым человек не в ладу. Хотя «все человечество» и возлагает на Адама как на отца ответственность за свои человеческие недуги и свою судьбу, он более важен как отвергнутый сын, потерявший свое право первородства и отрезанный от отца. В нем верующие могут наказать самих себя и выразить противостояние всем отцам.

Этот образ Адама можно рассматривать как идеальный образ того, чем должен или желает быть духовно отвергнутый человек, а именно, как образец упущенного физического, морального и духовного совершенства. До своего грехопадения Адам был совершенным человеком; в нынешней интерпретации он репрезентирует для тех, кто верит, спроецированную мечту о человеческом совершенстве. Вначале он был ритуально чист и не нуждался в молитвах, жертвоприношениях и каких бы то ни было других христианских обрядах, которые в настоящее время символически связывают людей с Богом, — обрядах, которые являются всего лишь неадекватными заместителями тех полностью удовлетворяющих непосредственных отношений «лицом-к-лицу», которые, как считается, когда-то связывали Адама с Богом. Отведав запретный плод, Адам — символ невинного человеческого «я» — стал ритуально нечист и, следовательно, выпал из связи с сакральным миром и своим Богом. Осквернение всего человечества и привнесение первородного греха произошли, когда Адам посредством орального и пищеварительного акта проглотил священный, ритуально запретный плод. Становясь ритуально нечистым, Адам, человеческий отец всего, оскверняет всех рождающихся от него людей. Когда Адам, образ всех людей, совершил грехопадение, грехопадение совершил и человек (референт). Таким образом, человеческое видение своего чистого «я» всегда символически сопровождается чувством вины и моральным обвинением в неполноценности, поскольку идеал морального и духовного совершенства остается для него недостижимым. Для тех, кто верит в эти символы, биологические поколения, перечисленные в Священном Писании и предположительно восходящие к Адаму, являются подтверждением их ощущений по поводу мистической заразы и передачи духовного осквернения. «После Адамова грехопадения потомство Адама словно стая бескрылых птиц, которым все еще суждено жить только в духовном небе Божием, но которые тем не менее способны лишь ползать по земле».