Дмитрий Фалеев - Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем

— Почему же ты ему не подсказал?

— Так он секретничал! Жили все вместе, а каждый хозяйство втихаря продавал. Вот и нарвались. Я расценки знаю, посоветовал бы им. Никак не думал, что так дешево отдадут. Они такие дома при современных ценах уже не построят. А потом еще кричат: «Мы крутые! Крутые!» Какие крутые? У русских ребят, которые с нами начинали работать, уже у всех собственные фирмы. На них другие люди работают, секретари в офисах сидят. Они только звонят и проверяют, как чего делается, а мы кем были, тем остались… — Гога делает паузу. — Я раньше думал, только наши цыгане — придурковатые, а Интернет поставил — еще придурковатее есть цыгане!

Тут важно понять то, что Гога не жалуется, не негодует; хоть ему и печально, он давно смирился с этой ситуацией как с неизбежной.

В комнате на стенах висят две гитары, в углу стоят клавиши. Есть аккордеон. Гога накидывает лямки на плечи… Но описывать музыку будет бестолково. Скажу лишь, что Гога играет не в лоб, не в линейку, не в струнку, а занятно варьируя, распуская мелодии павлиний хвост.

— Кто-то ноты выучил и по ним хреначит, а я в музыке купаюсь, — говорит Гога. — Туда ныряю, сюда ныряю; вверну что-нибудь. У меня музыка — внутри. Никуда ее не деть. И внучка моя — ей девять лет, она арабские танцы танцует, а я вижу: она музыку слышит так же хорошо, как я. Она движется вместе с ней.

— Сколько у тебя уже собственных песен?

— Штук двадцать есть.

— Как начал сочинять?

— Слушал по радио, по телевизору — песни все старые, одни и те же. Мне стало интересно, почему цыгане новых не напишут. Старики говорят: «Знаешь, как трудно написать песню?» Я пошел, закрылся в доме и написал. Прихожу потом к нашим: «Вот послушайте новую песню». — «Какую песню?», — они и забыли уже наш разговор! А я им показал. Говорят: «Пиши»!

— А о чем была песня?

— Про холодную войну. Это было в 80-е годы. Мы тогда боялись, что нас из космоса американцы уничтожат. Я ее и не вспомню, наверное, — Гога задумчиво пробует клавиши, потом как будто подцепил что-то в памяти:

Самая типичная советская песня. Нетипично только то, что цыганом сочиненная, но такой они народ — с вечной оглядкой на чужое добро. Что-то украдут, чему-то научатся — перенимают .

— А как у тебя рождаются песни? С чего начинается?

— По-всякому бывает. Один раз я наших попробовал высмеять. Как в журнале «Крокодил». Жил у нас старик. Он меня настроил: «Почему, говорит, ты песни сочиняешь только про хорошее? Надо, чтобы люди из песен узнавали о своих недостатках и хотели их исправить!» А сам он был жадный. Я говорю: «А я ведь напишу!» Он: «Напиши». Я и написал. Содержание там было приблизительно такое, что богатые люди свои деньги берегут, копят и копят, не пользуются ими, а бедняк, если где-то случайно разжился, гуляет от души, враз все спускает, но с шиком, с радостью! И припев такой, что бедные цыгане веселятся и гуляют лучше, чем богатые! Я эту песню показал на сходке. Пришел к народу, а старика того жадного нет, он опаздывал немножко, но всем же не терпится. Меня упросили, я начал без него — играю, пою. Смотрю: он подходит, торопится даже, а как услышал, тихонько развернулся и пошел типа мимо. Я играть закончил, а он обернулся и кричит: «Цыгане! Это некрасиво! Это хулиганство! Нельзя такие песни писать!»

Сейчас песни Гоги в аудиозаписях кочуют в таборах по всей России. Котляры — и бедные, и богатые — отмечают праздники под его музыку.

Спрашиваю:

— Гога, а ты бы хотел выступать по телевизору?

— Раньше очень хотел, а теперь все равно. Упустил я свое время, теперь поздновато.

— А раньше что не шел?

— Раньше я не мог. Мне бы пришлось пожертвовать семьей. Или то, или то. Я, по правде сказать, в девятнадцать лет уже думал, что опоздал, опоздал в артисты. У меня тогда интерес к музыке перевешивал все остальные интересы, но я был женат, дочка родилась… Кто-то скажет: «Жалко. Талант пропал», а с другой стороны, у меня дети, внуки, все они со мной, я их люблю, они меня любят.

Такой, значит, Гога, он же Руслан, он же Композитор. Приветливый и практичный. Сдержанный и чуткий. С характером гибким и ненавязчивым. Такие люди сразу вызывают к себе симпатию, в них есть обаяние. У Гоги оно обходительно неброское, не с ног сшибающее, а такое… плавное. И песни плавные. Без кучерявости.

В Панеево ходит с автовокзала 112-й автобус. Стою на остановке. Идут цыгане — Гриша, Гуля, молодки с детями. Ездили на рынок, купили продуктов.

Девочка лет трех показывает пальцем:

— Моторы, моторы.

Рупиш поясняет:

— «Моторы» по-нашему — это «машины».

— А как тогда «моторы»?

— Машины! — смеется.

Подъехал наш номер.

Гуля, усевшись, громко командует:

— Давай, дядя, заводи этот автобус!

Голос у нее низкий, грудной.

Тронулись с места, едем по дороге. Один цыганенок прямо воет истошно! Гуля ему и песни напевает, и к окну подносит: «Моторы, моторы» — а он не унимается.

Кондукторша подходит:

— Что ты ругаешься?

— Он не ругается, — отвечает Гуля. — Он так поет!

Гриша рыжий, голубоглазый. На цыгана он похож не больше, чем на негра. Дедушка у Гриши был русский беспризорник. Он прибился к табору после войны. Котляры воспитали его как своего. И этот случай далеко не уникальный. Цыганский табор часто становился для беспризорных мальчишек родительским домом. Резон был следующий: к примеру, есть семья, и в этой семье рождаются только девочки, а нужен наследник.

Приемных детей в таборе воспитывали по цыганским законам, женили на своих, а в итоге получалось: приезжаешь в табор, а там полно и блондинов, и рыжих! Вероятно, отсюда и пошли слухи о том, что цыгане воруют детей. А они не воруют — они их спасают от уличной жизни! «Не воруем. Куда? Своих полно! Куда нам еще?»

— В кризис-то обжились? — спрашиваю Гришу.

— На дачи перешли — строим, красим.

— А как твои дети?

— И по детям кризис — новых нету.

У Гриши их четверо. Старшую дочку пора уже замуж. Сын барона сватался, из Тулы приезжали, но Гриша всем пока отказал. Кризис не лучшее время для свадьбы. Прежняя работа больше не дает приличных доходов: «Только на еду! Аккумуляторы, редуктора — невыгодно все стало. Ищем — не находим». А деньги-то нужны! Ходили на биржу, на улицу Московскую — в Центр занятости. Им предложили на Рабочем поселке пятиэтажку — менять шифер на крыше; срок — месяц, оплата — сорок тысяч. Котляры взялись — не те, кто побогаче, а те, кто победней: ведь Рабочий поселок — другой конец города; добираться неудобно — долго, с пересадкой. Но время не такое, чтобы нос задирать! Набралась бригада из семи человек (вместе с Гришей). Крышу переделали за две недели. Приехала комиссия, работу приняла, а заказчики (какая-то московская фирма) деньги задержали. Не платят и не платят. Цыгане на биржу — с жалобой, с ябедой. Там говорят: «Разбирайтесь сами». Стали звонить руководству фирмы: «Вы думаете что? Раз мы цыгане, так можно нас обманывать? Мы не таджики! Мы тут живем! У нас все прописки и документы в порядке! Мы в суд подадим!» Москвичи заплатили, а потом оказалось, что шифер был бракованный — пропускал воду, и крыша протекла, но это уже не с цыган спросили, а с московских заказчиков. «Бог их наказал!»