Авишай Маргалит - Достойное общество

В любом случае первый шаг в наших рассуждениях предполагает возможность долгосрочного восприятия людей в качестве вещей или машин. Мы уже отмели такую возможность, за исключением тех случаев, когда наблюдателю или наблюдаемому присуща определенная патология – например, если наблюдатель страдает аутизмом или же наблюдаемый безвозвратно утратил сознание и способность мыслить и находится в состоянии «овоща», чьи жизненные функции поддерживаются искусственно при помощи медицинского оборудования. Прискорбный случай с «овощем», вероятно, заставит нас воспринимать подключенное к медицинским приборам тело скорее как неодушевленный предмет, нежели как живого человека, даже на протяжении длительного периода времени. Более того, такое восприятие впавшего в кому человека может возникнуть только по прошествии длительного периода времени, так как поначалу все находящиеся рядом будут пытаться обнаружить в нем хоть малейшие проблески человечности. Овеществляющий взгляд на ситуацию приходит лишь с течением времени.

Подобные патологические случаи помогают понять, что значит быть слепым в плане распознания аспектов человечности. В моем понимании слепота в отношении аспектов человечности в рамках долгосрочного восприятия людьми других людей во многом сродни дальтонизму в буквальном смысле этого понятия. Когда кто-то заявляет о дальтонизме, желая подчеркнуть свою антирасистскую позицию, имеется в виду вовсе не буквальная неспособность человека различать цвета. Такой человек хочет подчеркнуть, что его восприятие других людей никак не зависит от цвета их кожи. Однако меня интересует именно буквальное восприятие и возникающий в связи с ним вопрос о том, что значит быть неспособным воспринимать человеческое в человеке.

Однако прежде всего следует разобраться с вопросом: что значит быть способным видеть в человеке человеческое, а конкретнее, что значит видеть в человеке человека в долгосрочной перспективе? Иными словами, каково наше видение людей? Найдя ответ на этот вопрос, мы сможем лучше разобраться в проблеме отношения к людям. Ответы на эти вопросы внутренне связаны между собой.

Живопись «голубого периода» творчества Пикассо действительно голубая в прямом смысле этого слова. А еще это грустная живопись. Но впечатление грусти на нас производит не обязательно сама живопись, и холст, на котором она написана, определенно не способен чувствовать грусть. Картина может изображать грусть посредством непрямой демонстрации знаков «грусти». Картина не может чувствовать и потому не может быть грустной в буквальном смысле этого слова, однако она вполне может обозначать «грусть» небуквально. Картина не способна к эмоциональным переживаниям, но она может быть грустной в переносном смысле. Нельсон Гудмен, заложивший теоретическую основу этого различия, заявил бы, что выражение грусти посредством картины есть не что иное, как метафорическая экземплификация лингвистического понятия «грусть» 17 17 Goodman N. The Languages of Art. Indianapolis: Hackett, 1976. . В данном случае я остерегусь использовать термин «метафора» и предпочту заменить его более общим термином «небуквальный смысл». Мои сомнения на этот счет вытекают из противоречия: к числу неотъемлемых свойств метафоры иногда относят принципиальную возможность ее перефразирования, однако, как мне кажется, когда мы говорим о том, что живопись Пикассо грустна, очевидных возможностей перефразировать это высказывание не просматривается. Кроме того, грустная картина не обязательно навевает грусть на зрителя. Зритель вовсе не должен непременно чувствовать грусть, для того чтобы понять, что перед ним грустная картина. Нельзя сказать, что живопись Пикассо грустна буквально или метафорически – она грустна в небуквальном смысле. В терминологии Витгенштейна, картина грустна во вторичном смысле 18 18 Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Oxford: Basil Blackwell, 1958. P. 193–219. . Вторичный смысл высказывания – это смысл, который не является буквальным, но при этом не может быть выражен посредством перефразирования. Когда Михаил Горбачев выступал с прощальным обращением, его лицо не было в прямом смысле грустным. С буквальной точки зрения грустил сам Горбачев, а не его лицо. Видеть грусть на лице Горбачева – значит видеть грустное выражение его лица. По выражению Витгенштейна, видеть в человеческом существе человека – значит видеть телесное выражение его души. Другими словами, это означает воспринимать человеческое тело и его части через призму мысленных категорий, которые они олицетворяют (будь то в метафорическом или во вторичном смысле). Мы воспринимаем человека как личность, соотнося экспрессию его тела с привычными людям категориями: этот человек дружелюбен, а тот задумчив, этот счастлив, а тот чем-то обеспокоен. Увидев человека, мы не сразу обращаем внимание на опущенные уголки его губ, нахмуренные брови, поникшую голову и бледные щеки, но затем все же спрашиваем себя: как интерпретировать выражение его лица? Мы воспринимаем грустное выражение лица точно так же, как видим опущенные уголки губ: не как результат проверки гипотезы и дедукции, а непосредственно. Интерпретация возникает как следствие волевого усилия, но акт восприятия происходит помимо нашей воли. Я вижу грусть на лице Горбачева точно так же, как вижу красное родимое пятно у него на лбу. Я воспринимаю и грусть, и пятно на его лице вовсе не вследствие принятого мной решения воспринимать их именно так, а не иначе. Я вижу в людях аспекты их человечности не вследствие моего собственного выбора или решения, но потому, что не могу видеть иначе. Конечно, мое восприятие может быть ошибочным, причем как в физическом (буквальном), так и в психологическом (вторичном) плане. Например, родимое пятно Горбачева может оказаться не красным, а иссиня-черным, а его лицо выражать не грусть, а отчаяние. Однако потенциальная ошибочность моего восприятия отнюдь не переводит его в разряд гипотез.

Должно быть, общая идея ясна: я вижу в ваших глазах издевку и вижу, что у вас нервные руки, и в то же время вижу, что глаза у вас карие, а руки все время двигаются. Я просто вижу это, и все. Но видя издевку в ваших глазах и видя ваши нервные руки, я воспринимаю вас как человека и не могу воспринимать вас иначе. Для того чтобы воспринимать кого-либо как человека, нужно видеть то, что мы видим в его теле, через призму мысленных маркеров (то есть вторичных смыслов), однако это не значит, что воспринимающий непременно должен быть способен к осмысленному описанию увиденного. Вместо того чтобы прибегать к словесному описанию, воспринимающий может выразить увиденное посредством картины, пантомимы или каким-нибудь непрямым вербальным способом, который позволит нам заключить, что он видит другого по-человечески.