Игорь Яковенко - Познание России: цивилизационный анализ

Итак, в своем истоке, должное восходит к целостному, синкретическому переживанию сакральной космизации.

В этом смысле оно онтологически и аксиологически противостоит всему континуальному, точечному, единичному.

Все феноменологическое оказывается отпадением от целостности ритуального переживания, его отрицанием. Статус имманентного пласта бытия задается архаическим противопоставлением трансцендентной целостности ритуала миру эмпирической единичности. Последний связывается с значениями профанного, отпадающего от трансцендентного переживания т. е., от Правды. Правда — высший космический закон, переживаемый через единение душ в архаическом ритуале. Она истинна не потому, что истинна, и справедлива не потому, что справедлива. Правда сакральна изначальной сакральностью, переживаемой до разделения на познание и оценку. Истина и справедливость еще не вычленились из первоначального архаического переживания. И когда это происходит, они прирастают к образу Правды.

Внимательное вглядывание в народную культуру приводит к убеждению, что в глубине ее лежит память об этой первоцелостности. Переживание последней и составляет ядро традиционной культуры. Синкретическое переживание архаического ритуала задает структурную модель традиционного космоса. Ритуал — это мифологическая форма самопроявления архаического коллектива. В ней снимаются все имманентные разделения, такие, как часть — целое, субъект-объект. Отсюда и профанный статус объективной реальности.

Объективность виновата в том, что она есть отпадение от ритуала, пребывает за его пределами. Все позднейшие соображения на эту тему — лишь рационализации, описания переживания, изначальный смысл которого утрачен, в поздней и неадекватной ему системе аргументов. Правда, должное — относительно более поздние рационализации такого переживания. Идея Правды, ее укорененность и неистребимость не вытекает из рациональных коннотаций последней, но коренится в переживании космизующей целостности, знаком которой и выступает должное.

Традиционная культура существует во имя сохранения и поддержания этого состояния.

Итак, если истоком должного является трансцендентное переживание перворитуала, обретающее в ходе развития особое семантическое наполнение, то сущее есть ничто иное, как сумма отпадений от данной сакральной целостности. Говоря о соотношении должного с миром реальности, надо отметить следующее: должное не отрывается зримо и явно от элементарных и очевидных законов природы. Должное правдоподобно. Русскому человеку надо верить в то, что должное принципиально выполнимо. Оно могло иметь место в сакральном прошлом и (или) настанет в эсхатологическом будущем. А поэтому, российское должное всегда лежит в области абстрактно возможного. Традиционное сознание верифицирует должное по схеме — «это могло быть», «так может быть». И все контраргументы разбиваются об аппеляцию к абстрактной возможности последнего. Сила российского должного, или соблазн в нем заключенный, состоит в том, что оно представляется внешне правдоподобным. Его сущностная невыполнимость «запрятана» вглубь и закрыта для сознания страстно привязанного к должному.

Если кто-то, кое-где у нас порой… Теперь перейдем к проблемам, которые мы объединили во втором опорном блоке установок идеологии должного (упомянутой в подглавке «природа должного»). Они сводятся к сокрытию тотального несовпадения должного и сущего, вместо чего признаются отдельные факты нарушений, которые не меняют сути дела и трактуются как не значимые. Одной из важнейших, но не осознаваемых в этом качестве, характеристик русской культуры является фундаментальное несовпадание декларируемой картины мира и вытекающей из нее системы механизмов социального взаимодействия (норм, системы ценностей, механизмов регуляции, одним словом всего комплекса механизмов воспроизводства социальных отношений в их целостности) и реально действующих норм, ценностей, социальных регуляторов. Эта дистанция тотальна, пронизывает собой все срезы и уровни социокультурного целого. Причем, такое положение вещей носит устойчивый характер. В бесчисленных социальных взаимодействиях реальный россиянин живет по законам, не просто отличающимся от декларируемой нормативности, но не имеющим с ней ничего общего. Можно сказать, что это две реальности, которые пересекаются лишь в сознании культурного субъекта. Реальная природа вещей и реальная жизнь тотально не совпадают с заявляемой и декларируемой моделью общества.

Вообще говоря, некоторый «зазор» между номинальной моделью и реальными социальными процессами неустраним. Он коренится в природе вещей, в том, что общество не может, а вернее, не желает признавать определенные моменты и аспекты реальности как противоречащие представлениям о справедливости, законности и т. д. В самой устойчивой правовой демократии, ради того, чтобы не делать слишком большого скандала, крупного государственного чиновника скорее уволят на пенсию, чем отдадут под суд. Либо, если преступление, совершенное им, переходит некоторые границы — предложат покончить жизнь самоубийством. Можно привести и другие примеры.

Наша специфика состоит в том, что дистанция между идеальной, писаной нормативностью и действительностью обретает чудовищные, апокалиптические размеры. В этой дистанции — глубочайшее презрение к реальности. Она свидетельствует о полной автономии должного от сущего. Свидетельствует о двоемыслии как об устойчивом качестве культурного субъекта. Опыт многолетнего «включенного» наблюдения показывает, что гигантская масса наших соотечественников, живущих в двойной системе координат не в состоянии даже осознать эту проблему.

Модели реальной жизни осваиваются ими из многообразия эмпирического бытия, а сакральная норма из некоторого нормативного пространства, освященного авторитетом «должного» и Властью (идеологических текстов моделирующих «правильную», соответствующую должному нормативную реальность). В сознании этих людей независимо существуют два рода активности. С одной стороны — ритуальное принятие, подтверждение и исповедание системы официальной нормы, с другой — их собственная жизнь протекающая по совершенно иным законам. При этом, дистанция между должной и реальной нормативностью не есть нечто, исторически сложившееся, с чем традиционный человек готов легко расстаться.

Предложения узаконить модели реального поведения вызывает возмущение и резкий протест традиционно ориентированых ревнителей справедливости. Здесь можно вспомнить массовую реакцию на прозвучавшее в 1992 г. предложение Г. Попова узаконить чиновничьи поборы в эпоху «раздачи», так называемой, всенародной собственности. Попов исходил из того, что желание обеспечить свое будущее в этот исключительно благоприятный момент морально предосудительно, но по-человечески понятно, а способов заставить чиновника «не брать» в этой ситуации не существует. Исходя из этого Попов предложил узаконить чиновничий побор в виде некоторого процента, что ввело бы его в норму и обозначило пределы. В высшей степени была характерна прозвучавшая в печати реакция возмущения в ответ это на предложение. У подобного возмущения, как минимум, два истока.