Игорь Яковенко - Познание России: цивилизационный анализ

Первый можно назвать идеальным. Экспликация реальных механизмов культуры показывает традиционалисту реальность его собственной жизни, а реальность эта слишком омерзительна. Зеркало оскорбляет нравственное чувство традиционного субъекта. Есть тут и еще один, достаточно тонкий, момент. Признание реальности есть отступление от идеала, шаг назад в вечной титанической борьбе русского человека с природой вещей. Для него неизмеримо комфортнее жить декларируя «высшие «и «вечные» ценности в мире, где все и вся нарушают эти нормы. Однако при этом «абсолютные ценности» остаются хотя бы как декларация, как символ веры и надежды, как некий высший ориентир. Представление о том, что ежесекундное и миллионократное попрание норм и ценностей заявленных как последние и безусловные профанирует, обесценивает и втаптывает в грязь святое для него «должное» непостижима для традиционного человека. Такой ход мысли возможен лишь в постсредневековом сознании.

Второй исток носит глубоко практический характер. Он связан с тем, что в рассогласовании реальных норм сущего и идеальных нормативов должного глубоко заинтересованы целые социальные слои, миллионы людей, извлекающие неправедный доход, привилегии, незаслуженные социальные позиции из этой дистанции. И пафос их возмущения, по видимости моральный, имеет совсем иную природу — природу шкурнического интереса. Примеры коллизий подобного рода бесчисленны. Когда во имя равенства возможностей бедных и богатых ведется борьба с платной медициной или школой, мы обнаруживаем реальные мотивы лежащие в основе этой позиции — утрата взяток или возможностей находясь на работе принимать «левых» клиентов используя казенное оборудование и материалы. Верность коллективному хозяйству и колхозному строю оказывается ширмой скрывающей для одних возможность распоряжаться значительными ресурсами, а для других — работать без напряжения и постоянно тащить из хозяйства все, что сколько-нибудь плохо лежит. За вздохами об утерянной чистоте нравов, верой в светлую перспективу, открытостью и душевностью советского человека, скрывается тоска по утраченной возможности жить по негласным и неприглядным законам советского бытия, прикрываясь ритуальными ценностями должного.

На несовпадении реальных и номинальных механизмов сплошь и рядом строятся идеологическое извращение действительности. Поскольку все общество, без каких-либо изъятий, живет по законам реальной жизни, и эта нормативность в лучшем случае не выдерживает сравнения с идеалом должного, в худшем — неприглядна, предъявление реальности вызывает шок, протест, инстинктивное желание зажмуриться и заткнуть уши. Такая картина неизбежно ставит нравственные проблемы. Она подталкивает человека к соотнесению реальной и номинальной нормативности, что противоречит природе традиционной культуры.

Наконец, она вскрывает одну истину, которая состоит в том, что огромная масса людей научилась жить извлекая блага (доходы, социальные позиции, привилегии) из дистанции между нормой и жизнью. Эти люди превращаются в соучастников большой лжи. Как правило, они стараются об этом не задумываться. Впрочем, от этого их позиция не становится более достойной. Традиционный субъект воспринимает нарушения декларируемой нормы как отдельные случаи уклонения от должного. Они разрознены, случайны и хотя конечно же печальны (если нарушил он сам) или возмутительны (если нарушили другие, а он оказался страдающей стороной), но это отдельные факты, не более того.

Культура блокирует восприятие всего массива «уклонений» как целостности, дробит и стирает их из памяти, табуирует осознание дистанции между реальной и идеальной нормативностью. Традиционное сознание осмысливает данный сегмент реальности по схеме выраженной в поэтических строчках: «А в отдельных магазинах нет «отдельной» колбасы». В этой связи вспоминается мощнейшая реакция отторжения, с которой традиционный субъект встретил гласность. Полемика в печати, бесконечные выступления идеологов традиции, масса писем в газеты публиковавшихся на их страницах вскрывали картину острейшего сопротивления проговариванию вслух реальной картины нашей жизни. Очернительство, заплевывание и затаптывание в грязь, разрушение всего великого и святого, сеяние в душах людей страшных семян хаоса и безверия — типичные обвинения звучавшие в ту пору. Указание на дистанцию между нормой и реальностью традиционный субъект воспринимает как личное оскорбление.

Гласное утверждение и признание реальности подрывало и разрушало мир идеальной нормативности, обесценивало его. Противники гласности остро чувствовали, что несовпадение идеальной и реальной моделей — главная тайна традиционной культуры, разглашение которой ведет к краху. Чудовищный масштаб рассогласования сакральной нормы и реальности — прямое следствие первичности нормы, автономности ее от детерминант задаваемых природой вещей (т. е., от мира сущего), трансцендентности источника должного.

В нормальной, постсредневековой ситуации норма складывается как результат компромиссного сведения воедино двух фундаментальных аспектов бытия. Рефлексия по поводу сложившихся в обществе идеалов увязывается с рефлексией по поводу объективной природы человека. Нормы и ценности складываются как компромисс, в котором высшие ориентиры корректируются реальностью человеческой природы. Поскольку должное не работоспособно как социальный регулятор ибо измышленная нормативность Небесного Иерусалима не приложима к реальности — общество, декларирующее должное, живет по иным, разительно отличающимся от него законам.

Однако, будучи предъявлены традиционному субъекту, реальные социальные регуляторы вызывают истерическую реакцию. А эта истерика указывает нам на то, что в культуре существует табу на осознание реальной социальной механики и реальной нормативности. Традиционная культура в принципе закрыта для познания изнутри. Из пространства традиции можно познавать автомодель культуры, т. е. мир должного к реальности отношения не имеющий. Экспликация реальной нормативности всякий раз рождают протест и чувство обиды, которое собеседник не может объяснить. Суть этих аффектов в том, что такой разговор нарушает некоторое неписанное, но чрезвычайно важное правило: обсуждать и называть своими именами реальную нормативность, апеллируя к конкретным делам человека, нельзя. Это табу. За таким запретом стоит механизм самосохранения социокультурного целого. Одна из наиболее охраняемых тайн традиционной культуры состоит в том, что автомодель культуры фундаментально не совпадает с ее собственной реальностью.