Игорь Яковенко - Познание России: цивилизационный анализ

Русский человек до старости мечтает о каком-то чуде: о том что он снимется с места и уедет в какую-то несказанную даль, где всё совсем по другому, встретит каких-то других, замечательных людей, начнет совсем другую, настоящую жизнь. Ощущение «нет, не то» выливается в тысячах проявлений. Отсюда и праздная мечтательность, и немотивированная агрессивность, и алкоголизм, и неспособность к какому бы то ни было делу, и склонность к хилиазму, и особая разорванность (слабая структурированность) личности.

Здесь мы сталкиваемся с одной из самых фундаментальных характеристик русской культуры, которая состоит в особом, подвешенном статусе человека. Речь идет о характере, способе и мере онтологической укорененности человеческого субъекта. Специфика эта состоит в том, что в российском космосе онтологической полнотой бытия наделена, и даже не наделена а тождественна этой полноте одна сущность — социальный абсолют, генетически восходящий к архаическому Роду. Каждый субъект онтологизирован настолько и постольку, поскольку включен в него. Слитно и неразделимо входит в жизнь Рода, нерасторжимо вплетен в социальное целое.

Соответственно, традиционный субъект укореняется в бытии тогда и настолько, насколько он припадает к социальному целому, переживает партиципацию, растворяется в нем. Традиционный человек припадает к Роду в переживании праздника, коллективного ритуала, на мирском сходе, в общении, в коллективной работе — т. е. во всех тех ситуациях, которые моделируют единение субъекта с Родом и растворение его в этой целостности, а через нее — в единении с космосом. Иными словами в синкретических, магических переживаниях замкнутых на коллективную магию.

Но ситуации и переживания такого рода в принципе временны, преходящи. Подстегиваемый чувством дискомфорта, традиционный субъект стремится воспроизводить их снова и снова и в этих параксизмах единения разделяемых промежутками космической обнаженности проходит его жизнь. Так чувство безотчетного страха и одиночества снимается лишь на время. В промежутках между мгновениями единения с беспредельным Родом, наш человек переживает фатальный экзистенциальный дискомфорт. Все эти достаточно сложные моменты рефлектируются и вербализуются философами, но чувствуются и переживаются каждым.

Отсюда широчайший спектр психологических и культурных моментов: острое и неизбывное чувство некоей трудно определимой неполноценности — бездомности, потерянности, онтологического сиротства. Сумма таких переживаний концептуально оформляется в православной концепции греховности. Онтологическая неполноценность быстро превращается в чувство априорной социальной вины, которое энергично эксплуатируется властью предержащей. Отсутствия укорененности в бытии, сложно выразимое ощущение сиротства, парадоксальное ощущение неподлинности этого мира находят свое осмысление в парадигме должного/сущего. Мир вне единения с социальным абсолютом — т. е. Должным — тосклив и ненастоящ, это мир без Бога.

Чувство бездомности составляет фон мироощущения. Оттого, что в большинстве случаев описанное переживается безотчетно, воздействие его еще страшнее и неизбывнее. Такое мироощущение неразрывно сплавлено с манихейским сознанием и варварским комплексом. В том хаотическом, загаженном мире, который устраивал для себя русский человек нет смысла и радости обустраиваться. Отсюда вырастает и Великая русская мечта, или российская хилиастическая ересь. Традиционное сознание ждет снятия дуальностей, примирения с бытием и достижения райской полноты в некоторой бесконечной удаленной точке эсхатологической трансформации реальности.

Пытаясь схватить ядро русской мечты, авторы, тонко чувствующие традицию, постоянно подчеркивают, что она устремлена к нездешнему, иному, запредельному. И это исключительно важный момент. Русский человек ищет укорененности в бытии. Но поскольку данная ему от роду культура профанирует эмпирическую реальность, тот мир, в котором проходит вся его жизнь — он обращается в своих устремлениях к пространству трансцендентного, относительно которого культура утверждает, что именно там и пребывают смысловая наполненность, полнота бытия, праздник нормальной, не изуродованной идиотским чувством неполноценности жизни.

Устремленность к запредельному — следствие сильнейшего табуирования устремлений человека к «этому» миру как ключевой, важнейшей и естественной реальности в которой ему дано появиться на свет, обрести смысл своего существования, прожить достойно и со спокойной душой умереть. Надо со всей определенностью сказать, что в рамках традиции эта мечта принципиально невыполнима. Если онтология, принадлежит целому, то отдельный человек в принципе не может полностью и окончательно слиться и отождествиться с ним. Дискофорт, мучения человека традиционной культуры — всего лишь механизм воспроизводства социального абсолюта.

Лишение смысла отдельного человеческого существование имеет свою целевую функцию — сбивать в стадо, препятствовать становлению автономной личности. Это одно из самых мощных препятствий. Тем не менее, традиционная целостность не единственный субъект и не единственный уровень самоорганизации. Рано или поздно, рождаются люди, способные перешагнуть страх отпадения от целого. Прорыв к личности переживается как преодоление отчуждения от смысла, как обретение Бога в себе.

РАЗМЫВАНИЕ КОНЦЕПТА ДОЛЖНОЕ/СУЩЕЕ

Исследование универсальной моделирующей системы должное/сущее будет не полным, если мы ограничимся рассмотрением возникновения этого феномена ментальности, его структурной и функциональной природы, но обойдем вниманием процессы трансформации, изживания и исторического снятия конструкта должное/сущее. Оговоримся, изживание должного/сущего — обширное проблемное поле заслуживающее самостоятельного исследования. Нам остается лишь обозначить проблему и пунктирно наметить один исследовательский сюжет.

Парадигма должного представляет собой исключительно устойчивый социокультурный механизм. «Снятие» должного в результате имманентного саморазвития культуры реализовано однажды, в истории Западной Европы, и связано со спецификой западноевропейской цивилизации. В обществах восточноевропейских иссякание должного задается глобальными процессами. Для российского общества этот императив выразился в процессах модернизации, логика разворачивания которых снимает однажды идею должного.

Как фундаментальный механизм культуры, коренящийся в ментальности, матрица должное/сущее входит в процессы своего исторического снятия сложно. Традиционная культура всеми доступными ей способами блокирует трансформацию системообразующих структур. Сам этот процесс идет исключительно болезненно и крайне медленно, лишь под давлением абсолютно непреоборимых обстоятельств. Парадигма должного/сущего существует в сознании адекватного культурного субъекта как онтологическая характеристика культурного космоса, априорная и безусловная. Она в принципе не может быть осознана своими носителями как специфический культурный механизм, рядоположенный другим способам осознания и оценки реальности. Видение мира через призму должного/сущего связано с сильнейшей аксиологической доминантой. Приверженность должному переживается как главная, решающая координата, определяющая бытие человека в космосе. Как полюс единственной и абсолютной партиципации.