М. Хлебников - «Теория заговора». Историко-философский очерк

Во многом рождение русской интеллигенции было спровоцировано невозможностью реализации «интеллектуального проекта». И потому русская интеллигенция с момента своего появления была обречена на маргинальное положение. Она не только не могла реально влиять на социально-политическую жизнь, она должна была постоянно доказывать право на собственное существование в архаичной системе русского общества. Приведём по этому поводу достаточно известные слова В. Кормера: «Русский интеллигент отчуждён от своей страны, своего государства, никто, как он, не чувствовал себя настолько чужим — не другому человеку, не обществу, не Богу, — но своей земле, своему народу, своей государственной власти. <���…> именно это сознание коллективной отчужденности и делало его интеллигентом» {489} 489 Кормер В. Ф. Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура. М., 1997. С. 217. . Поэтому закономерно, что в русской «теории заговора» интеллигенция выступает не только как её субъект, подобно западной модели, но и как объект. Кстати, русские конспирологи того времени уже понимали, пусть и интуитивно, связь «интеллектуала» с «теорией заговора». А. П. Пятковский не без зависти писал: «Резкий протест против еврейских “заговорщиков” выразился во Франции в самых различных кружках интеллигентного общества, исходя, — по выражению Франциска Сарсэ, — “от людей убеждённых и честных”. Здесь сошлись и подали руку друг другу “непримиримый” Рошфор и католик Дрюмон» {490} 490 Пятковскш А. П. Государство въ государстве. К исторiи еврейскаго вопроса въ Россiи и въ Западной Европе. С.-Петербургъ: Типографiя Главнаго Управление Уделовъ, 1901. С. 160. . «Теория заговора», как уже отмечалось выше, преодолевала внутренние противоречия европейского «интеллектуального сообщества», становясь площадкой для манифестации его значимости и социальной ценности. Последствия этого процесса, конечно, не были однозначно положительными для интеллектуалов, но по крайней мере обеспечивали интерес общества к «теории заговора» и её «пророкам». Русская интеллигенция не могла претендовать на подобное положение в силу онтологической несостоятельности своего социального статуса.

Следует ещё раз подчеркнуть несовпадение российской и западноевропейской моделей бытия интеллектуалов. Очень хорошо это просматривается в истории немецких интеллектуалов. Особое их положение было закреплено уже в конце XVIII века в «Прусском земском уложении» (1794 г.) — кодификации права королевства Пруссии на основе римского права. Интеллектуалам отводилась в нём особая категория — «слуги государства», с наделением их важными социальными и правовыми привилегиями. Не отставали от Прусского королевства и другие немецкие государства. Так, в Веймаре местные интеллектуалы являлись органической частью королевского двора. Более того, прусские интеллектуалы сумели взять под контроль университет в Галле, превратив его в кузницу административных кадров не только для королевства, но и для большинства северных немецких государств. Кстати, из этого следует важная особенность немецкого Просвещения. В отличие от большинства европейских коллег, немецкие интеллектуалы-просветители не были сторонниками критики действующей власти и осознавали себя в качестве носителей внесоциальных ценностей. Они культивировали идеал чистого, незамутнённого знания, видя в нём дорогу к гармонизации человеческой личности. Естественно, что сами интеллектуалы и воплощали в себе обозначенный идеал. Удалось немецким интеллектуалам, в отличие от своих неудачливых российских коллег, избежать и конфликта с церковью — одной из важных причин «беспочвенности» русской церкви. Пасторское сословие получало образование в университетах, что в конечном счёте поднимало престиж интеллектуалов в глазах обывателя. Ф. Рингер замечает по этому поводу: «Будущий пастор и даже будущий чиновник, учась в университете, вполне могли читать (и зачастую читали) античную литературу или изучать идеалистическую философию» {491} 491 Рингер Ф. Указ. соч. С. 29. .

Напомним в этом контексте о знаменитом запрете на изучение и преподавание философии в России в 1850 году. В университетских курсах были оставлены лишь логика и психология. Определённый изыск содержался в том, что правом читать данные дисциплины обладали лишь профессора богословия. Инициатор запрета — министр народного просвещения князь П. А. Ширинский-Шихматов составляет записку на имя Николая I, в которой обосновывает вредоносное влияние философии, «особенно германской», на молодые умы. Ему же принадлежит известное высказывание о характере философии: «Польза от философии не доказана, а вред от неё возможен» {492} 492 Введенский А. И. Судьбы философии в России // Очерки истории русской философии. Свердловск: Изд-во Уральского университета, 1991. С. 54. . Также были приняты некоторые общие меры по обузданию излишней тяги к образованию. В 1847 году был аннулирован разряд приватных слушателей, посещавших университетские курсы на добровольной основе. К середине 50-х годов XIX века общее количество студентов уменьшили до трёхсот на каждый из университетов. Московский и Петербургский университеты оказались вынуждены на три года прекратить вообще набор студентов, дабы соответствовать указанному количеству [20] Внешне парадоксально, но внутренне закономерно, что подобные «драконовские меры» в итоге привели лишь к усилению радикальных взглядов русских интеллигентов. Лишённые базовой философской подготовки, они восполнили этот пробел посредством «самообразования», с помощью «передовых статей» таких публицистов, как Чернышевский, Писарев, Добролюбов. Философский примитивизм, непоследовательность и алогизм были просто не замечены благодарными читателями. . Немецкий же правящий слой, игнорируя «возможный вред», ещё в 1791 году вводит обязательный государственный экзамен для чиновников на основе университетского курса. Для немецких интеллектуалов наступает «золотой век», они становятся важным элементом государственного аппарата, власти и идеологии. В 1840-е годы один из государственных чиновников описывает механизм прусской государственной власти в следующих словах: «Король -главный чиновник — неизменно выбирает себе помощников из интеллектуальной элиты страны, признаваемой таковой посредством строгих (на практике или в теории) экзаменов. Он наделяет их огромной самостоятельностью, признавая тем самым их право на соуправление, и санкционирует деятельность своего рода аристократии профессионалов» {493} 493 Рингер Ф. Указ. соч. С. 30-31. . Если попытаться кратко сформулировать коренное отличие между двумя моделями — немецкой и российской, то можно сказать следующее: немецкое интеллектуальное сословие, возникнув раньше общегерманского государства, приложило все усилия для его образования и укрепления [21] Ярким примером тому служат «Речи к немецкой нации» (1808 г.) И. Г. Фихте. Рафинированный исследователь проблем «абсолютного Я» во время наполеоновской оккупации немецких земель обратился к своим соотечественникам с серией публичных лекций, в которых обосновывал необходимость создания единого немец кого государства. Важной частью этого процесса объявлялось «национальное образование» как структурное основание будущего государства. . В России интеллигенция появилась «незапланированно», как один из элементов уже существующего государственного устройства, на который власть в лучшем случае не обращала внимание, а в худшем — пыталась «обезвредить», вполне справедливо считая его чужеродным системе российского социального устройства.