Сергей Переслегин - Опасная бритва Оккама

В этой картине, устойчиво воспроизводящейся тысячелетиями (Китай, Индия, Иран), можно сколько угодно менять отдельные параметры, но общий вывод изменить не удается. Различные системы «стяжек и противовесов»: конституционная монархия, разделение властей, современное демократическое государство, представляющее собой результат злоупотребления юридическими нормами, то есть измеримыми социальными отношениями в процессе управления, — все это лишь представляет собой отрицательную обратную связь, наложенную на развитие. Иными словами, это — попытка решить основную проблему управления заведомым ухудшением качества этого управления.

Современная демократическая система уникальна в том отношении, что она вообще не поддерживает никаких социосистемных процессов, кроме релаксационных. Это, конечно, позволяет сохранять общественную стабильность неограниченно долго, но ценой очень больших производительных затрат [260]и фактического отказа от управления. В известном смысле, к любому сегодняшнему парламенту, к любому министерству или президенту, председателю Центробанка и «главному олигарху» можно применить классическую характеристику: «царствует, но не правит». Правящий класс сохраняет за собой власть путем отказа от управления социосистемой.

И все было бы хорошо, если бы социосистема была самодовлеющей и в ней были бы только управляющие и управляемые. Но, напомню, противоречие носит триалектический характер: управляющие, управляемые и проекция внешнего мира на систему социальных отношений — проекция, которую мы назвали Богом. Это значит, что, справившись с внутренними противоречиями и подчинив себе все мыслимые контрэлиты, социальные «верхи» утратили способность демпфировать развитие конфликта между социосистемой и внешним миром. Если хотите: эти элиты противопоставили себя Богу. В результате мы имеем то, что имеем. Производительность капитала неуклонно падает. Более того, в логике глобализации начала работать крайне опасная социальная «машинка», когда одни области планеты оказываются перекапитализированными настолько, что в них бессмысленно любое производство, другие же — недокапитализированы до такой степени, что оттуда бегут люди и капиталы. В результате развиваются два противоположно направленных, но равным образом критических процесса: капитал теряет ликвидность, а производство — рентабельность. Если вспомнить о серьезнейших проблемах энергетики, которые проявляются как одновременный кризис энергоносителей, энергогенерируюших мощностей и распределительных сетей, и оценить положение энергетики в основании современной производственной пирамиды, то придется признать, что один из базовых социосистемных процессов, а именно производство, находится в глубоком упадке.

Еще более тяжелая ситуация сложилась в образовании, где смело можно говорить о девальвации: современное высшее образование в лучшем случае соответствует среднему образованию полувековой давности. Познание утратило всякую связность (не только между объективным познанием — наукой, субъективным познанием — искусством и трансцендентным познанием — теологией, но и, например, между различными научными дисциплинами и даже внутри самих этих дисциплин). Что же касается управления, то оно настолько обросло стяжками и противовесами, настолько административно и юридически зарегулировано, настолько перегружено индикативными информационными потоками, что, в сущности, не управляет вовсе.

Таким образом, мы имеем дело с всесторонним социосистемным кризисом, который благодаря глобализации еще и повсеместен. А это означает, что в современном мире медленно, но верно складывается революционная ситуация. Собственно, «верхи» уже находятся в ней: они не могут управлять ни по–старому, ни по–новому. И не научатся, ввиду кризиса познания, охватившего, прежде всего, гуманитарный контур и зону трансценденции. «Низы», однако, пока еще могут жить по–старому. Но по мере нарастания глобального антропотока, увеличения террористической угрозы и деградации индустриальных форм производства (в первую очередь, энергетического кризиса) «тяготы и лишения трудящихся масс» будут, вполне по Ленину, нарастать. В этой ситуации мы должны предсказать ренессанс контрэлитного «левого политического проекта» — с одной стороны, и быстрое нарастание реальной религиозности населения, в том числе в США и европейских странах, — с другой. Это вызовет заметные общественные сдвиги и на какое–то время стабилизирует ситуацию. Однако современная мировая элита, несомненно, примет меры против левого движения и религиозного экстремизма в полном соответствии с принципом неизменного нарастания политической борьбы. Эти меры, в зависимости от уровня компетенции правящих кругов различных стран, приведут либо к гражданским войнам, либо к внешним войнам, целью которых будет «сжигание» накопленной пассионарности как социальной основы «левого ренессанса». В любом случае ситуация войдет в неуправляемую раскачку.

Если мы готовы доверять опыту пяти тысячелетий политической жизни человечества, то придется признать, что результатом раскачки станут глобальные социальные потрясения, в ходе которых современная правящая элита будет уничтожена. Территориальная и функциональная глобальность кризиса, вовлечение в него всех четырех социосистемных процессов заставляют предположить, что этим дело не ограничится: вероятно, Национальное Государство перестанет быть главенствующим Представлением социосистемы (причем мы не представляем себе сейчас, чем оно должно смениться, ибо и Market Community и Умма в настоящий момент представляют собой дискурсы, за которыми отсутствует экономическое, политическое или социальное содержание). Можно предполагать, что произойдет и смена фазы развития.

Необходимо понять, что все перечисленное — это уже Неизбежное будущее. Ни избежать катастрофы, ни отсрочить ее не удастся. Однако в наших руках остается форма этой катастрофы и уровень ее всеобщности, даже в условиях глобализации какие–то территории могут быть затронуты кризисом сравнительно слабо. В наших руках также исход катастрофы, то есть выбор между следующей фазой развития — когнитивной (и соответствующим ей Представлением социосистемы) или отходом к предыдущей, традиционной (феодальной) фазе.

Эти общие соображения позволяют сделать ряд выводов для России.

В первую очередь следует учесть, что разные Национальные Государства будут вступать в активную фазу глобального кризиса не одновременно (и есть некоторые основания считать, что СССР/Россия уже пережил эту активную стадию в 1990‑е). Это создаст для некоторых стран возможность сбросить внутреннее напряжение путем внешней войны, которая, вероятно, будет восприниматься национальными элитами лучшим выбором между двух зол. Нужно иметь в виду, что наряду с Ираном, Северной Кореей и Белоруссией Россия — с ее имперской историей, природными ресурсами и слабыми вооруженными силами — может стать объектом такой войны.