Марат Йорданов - Тайное общество Ичкерия

Как свидетельствуют события последнего времени, иммунитет функционеров ТОЙ хотя и ослаб, но никак не сошел на нет. Многим из них по-прежнему удается ускользать из окружений, перемещаться по республике, поддерживать между собой мобильную связь, встречаться с иностранными корреспондентами и совершать множество других дел на официально подконтрольной федеральным силам территории.

Анализ названных и многих других аналогичных событий и явлений, происходящих в зоне кризиса и вокруг нее позволяет предположить наличие симптомов разложения системы, сцементированной идеологией ичкеризма, или же определять признаки ее сохранения.

Если дальнейшее развитие ситуации будет сопровождаться сокрытыми в тумане таинственности проявлениями, которые не найдут внятного объяснения со стороны официальных государственных органов, то это значит, что система тайного общества продолжает функционировать. А если же все происходящее будет раскрываться перед общественностью или, по крайней мере, оно найдет ясное толкование со стороны соответствующих инстанций, то это можно расценить как признак распада ичкеризма.

Прозрачность государственной политики в регионе, ясность ее целей, четкое определение приоритетов и, наконец, авторитетность, компетентность и честность исполнителей являются определяющими условиями исчезновения налета таинственности с событий и явлений, происходящих в этой кризисной зоне. Тогда на вопросы, заданные здесь, и многие другие можно получить исчерпывающие ответы.

Политический кризис, прокатившийся в августовские дни 1991 года по огромному Советскому Союзу в результате действий ГКЧП, особенно остро проявился здесь, поскольку власти республики стали на сторону «чрезвычайщиков».

Это вызвало двоевластие Верховного Совета ЧИР и ОКЧН, в результате чего граждане республики различных национальностей и вероисповеданий оказались в правовом вакууме.

В Советском Союзе с правами человека было все ясно, коммунистическая партия, а точнее, номенклатурная клика во главе с генсеком знала точную дозировку этих прав, которые и отпускала согласно собственным рецептам.

С начала горбачевской перестройки оказалось, что не партийный рецепт определяет объем этих прав, а существующая законодательная база, которая стала расширяться в связи с демократизацией общественной жизни.

Процесс этого расширения в различных регионах огромной страны происходил неодинаково. Законопослушные прибалты стремились двигаться по демократическому пути, создавая для этого правовые условия, а на Кавказе в соответствии с особенностями этнопсихологии и менталитета народов, населявших эту территорию, о правовых нормах думали не в первую очередь. Здесь даже в соседних Дагестане и Чечне воплощение демократических институтов на практике происходило по-разному. В Дагестане очень долго примерялись, прежде чем принять какое-то решение или законодательный акт. Республика последней в Советском Союзе отказалась от названия «социалистическая», а закон о государственном суверенитете вообще не был принят, несмотря на то, что в «параде суверенитетов» участвовали многие российские субъекты.

В Чечне же этностихия, удерживавшаяся принудительными мерами, которые так жестко не применялись по отношению ни к одному другому из «советских народов», хлынула наружу бурным потоком, когда эти ограничения после провала ГКЧП утратили свою силу.

Вот здесь возникает неожиданный парадокс, который заключается в следующем.

Когда советские имперские институты улетучились, казалось, для реализации общественных интересов и гражданских свобод наступили благоприятные условия. Таковыми они были бы, если бы партийно-правовой частокол разнородных ограничений заменили юридическими нормами, запрещающими осуществление одних гражданских прав за счет нарушения других, а также исключающими возможность осуществления одними гражданами своих прав посредством нарушения прав других.

Даже в той же Прибалтике не сумели провести такую замену, вследствие чего там возник беспрецедентный в истории права институт, как «неграждане», коими автоматически оказались сотни тысяч русскоязычных жителей.

Прибалтийские «неграждане», получив такой странный статус, все же не становятся «нулями» в гражданско-правовом отношении, они на виду у Совета Европы, международных организаций по правам человека, а также России и других стран СНГ, которые являются их этническими родинами.

В зоне чеченского кризиса, которая охватывает не только собственно Чечню, но и соседние территории, тысячи людей испытали на себе статус «неграждан» в его позорной и уродливой форме, став в одночасье вообще никем. Хуже того, они оказались жертвами действий собственного государства, которые официально направлены на защиту их же прав, ущемленных неконституционным ичкерийским режимом.

С одной стороны система тайного общества, установившаяся в Чечне в результате слияния ряда объективных и субъективных причин, о чем уже говорилось, оставила рядовому гражданину такие варианты: становиться «винтиком» этой системы, убраться куда подальше, либо плевать на свою судьбу. Большая родина Россия по большому счету предложила ему те же варианты, исключив, правда, первый из них.

Таким образом, гражданин со своими неотъемлемыми правами, важнейшим из которых является право на жизнь, оказался между наковальней ичкерийского режима и молотом российской государственной машины.

В начале своей деятельности Дудаев публично провозгласил незыблемость демократических принципов и прав человека, которые он намерен заложить в основы чеченской государственности. Парламент Чеченской Республики принял ряд законов, декларирующих свободу слова, совести, права на труд, жилье, образование, медицинское обслуживание, на ношение оружия, из которых, пожалуй, только последнее оказалось претворенным в жизнь. И это естественно, поскольку у власти стояли темные силы, синархическое управление которых не предусматривало осуществление прав человека в каких бы то ни было формах.

Чеченская государственная модель начала девяностых годов как бы была скопирована с романов-антиутопий Джорджа Оруэлла и Евгения Замятина, но уже через несколько лет Ичкерия стала государством-призраком, проявления которого носили весьма сумбурное выражение. Это произошло вследствие внутренней борьбы и внешнего воздействия, в результате чего ичкерийская система уже в 1994 году представляла собой некое нагромождение управленческих структур, экономических объектов, вооруженных формирований, мафиозных кланов, спецслужб, религиозных центров, родовых тейпов, мюридских братств, политических партий, общественных движений и прочего другого, в хаосе которого заикаться о правах человека вообще никому не приходило в голову.