Николай Плавильщиков - Гомункулус

Запив бульон стаканчиком доброго вина, председатель крякнул, расправил усы, обтер бороду, в которой застряла горошинка, и сказал:

— Мнение почтенной комиссии?

— Превосходно! Замечательно! — посыпались восклицания.

А один из членов комиссии, за суматохой не успевший пообедать дома «по-настоящему», пробормотал:

— Нельзя ли еще? Маловато на всех пришлось. Не распробуешь…

Это было, пожалуй, лучшим отзывом.

Аппер получил от Наполеона премию в двенадцать тысяч франков: сумма порядочная по тем временам.

Через год он написал руководство — «Искусство консервировать все растительные и животные продукты». Имя скромного повара попало в историю — он завоевал бессмертие.

Аппер построил консервную фабрику. Его товар быстро пошел в ход. Повар разбогател.

В своем отеле он повесил в самой лучшей комнате большой портрет Спалланцани. Книга ученого аббата была переплетена в прекрасную баранью кожу (опять баранью! И после смерти она не оставила в покое Спалланцани!). Переплет должен был напоминать повару о знаменитой подливке. Свою любимую собаку он назвал Лаццаро.

Как видите, повар не был неблагодарным человеком.

И горячий Спалланцани, и точный аббат Нидгэм, и сиятельный граф Бюффон умерли. Их споры отшумели, их книги стояли на полках, их бутылочки давным-давно были выброшены на задние дворы. Спор о самозарождении остался неразрешенным: всякий оказался при своем. Спалланцани не разгромил Бюффона и Нидгэма, а они не поколебали веры итальянца в невозможность самозарождения.

Реальный результат споров все же был. Повар Аппер извлек из него то, что извлекает всякий практичный человек из споров непрактичных ученых. В данном случае он научился готовить консервы.

Так наука о микробах впервые с недоступных высот теории спустилась на землю и получила практическое применение.

Знаменитый химик Гей-Люссак несколько дней, с утра до вечера, не разгибаясь просидел в своей лаборатории. Он делал анализ газов, находящихся в жестянках с консервами Аппера.

Кислорода там не оказалось.

— Нидгэм был прав, — прошептал химик. — Без кислорода нет горения, нет дыхания, нет жизни. Воздух здесь изменен. Нет ничего удивительного в том, что в консервах нет самозарождения.

Гей-Люссак был очень пунктуален в своих исследованиях. Он решил проверить сделанное наблюдение: действительно ли кислород уж так необходим для микробов?

Он наполнил ртутью стеклянную трубку, запаянную с одного конца. Прижал пальцем открытый конец, перевернул трубку и опустил ее в чашку со ртутью. Там, под ртутью, он отпустил палец. Немного ртути вытекло, в верхней части трубки образовалось безвоздушное пространство. Это было помещение для микробов, которых намеревался поселить здесь хитроумный химик.

Несколько ягодок винограда легли на поверхность ртути в чашке. Они не утонули в тяжелой ртути и плавали по ней, как плавает пробка на воде. Гей-Люссак проволочной петелькой протолкнул ягоды сквозь ртуть, втолкнул в стеклянную трубку и раздавил их там. Сок всплыл над ртутью и занял верхнюю часть трубки.

Шли дни. Трубка стояла в чашке, в трубке мерцал виноградный сок, ниже поблескивала ртуть. Микробы не заводились.

Тогда Гей-Люссак впустил туда пузырек воздуха. Он прорвался сквозь ртуть, мелькнул в виноградном соке, лопнул и исчез.

И сок начал мутнеть. Микробы появились.

— Какие микробы могут быть в таком маленьком пузырьке воздуха? — спрашивали сторонники самозарождения и сами себе отвечали: — Ведь если бы их там было столько, то кругом нас был бы не воздух, а жидкий кисель.

Спор Спалланцани и Нидгэма возродился.

Не стоит подробно говорить обо всех спорщиках: их было много. Среди них встречались и упрямые головы, а были и столь простодушные, которые, повозившись с разными опытами, заявляли начистоту: «Я не знаю…»

С этим «я не знаю» и дожили до 1860 года.

Незадолго до этого боевого года на сцену выступил новый спорщик: руанский ученый Феликс Пуше. «Феликс» в переводе на русский язык означает «счастливый». Пуше и правда повезло. За свое сочинение об оплодотворении у млекопитающих он получил от Французской Академии наук премию в десять тысяч франков.

Пуше не подумал о том, что раскусить такой «орешек», как загадка самозарождения, нелегко. Его самомнение возросло после премии: ведь его научный гений увенчала «сама» академия. Знай он, с кем ему придется встретиться, Пуше, может быть, и не взялся бы за это дело. Но он ничего не знал, ничего не предвидел и хотел только одного — новой славы.

— Самозарождение вполне возможно, — заявил Пуше. — Но оно не начинается ни с того ни с сего. Новые организмы могут заимствовать для построения своего тела только вещества, входящие в состав трупов других умерших организмов. Под влиянием брожения или гниения органические частицы распадаются. Проблуждав некоторое время на свободе, эти частицы снова складываются в силу присущей им способности. Появляются живые существа.

Эти мысли нашли немало сторонников. В самом деле, Пуше очень ловко подошел в разрешению вопроса. Он так затемнил дело своим брожением и гниением, что все случаи, когда «самозарождения» не наблюдалось, было очень легко объяснить именно отсутствием брожения или гниения.

— Апперовы консервы гниют? Нет! А раз нет гниения, нет и самозарождения, — с апломбом заявляли сторонники Пуше.

Гниение и брожение есть результат деятельности тех или иных микроорганизмов — бактерий, грибков. В гниющих и бродящих веществах эти организмы всегда кишмя кишат. Вот и разберись, кто они. Самозародились они или нет? А нет их — нет и гниения. Нет, значит, необходимого условия и для самозарождения.

Бедняжка Реди! Сколько сил он потратил на выяснение того, заводятся ли мушиные личинки в гнилом мясе. И вот, через столько лет, ученые вернулись к тому же куску гнилого мяса. Правда, они заменили больших мушиных личинок крохотными микробами. Но разве изменилось от этого дело? Нет, нет и нет! Реди просто глядел на кусок мяса, ученый середины XIX века щурился в трубку микроскопа. В этом только и заключалась разница.

Пуше уверял, что он наблюдал, как в сенном настое «зарождаются» ни много ни мало… инфузории парамеции. Он подробно описал свои наблюдения, проследил шаг за шагом это замечательное событие. Впрочем, увидеть подробности «самозарождения» туфельки-парамеции в сенном настое может любой школьник. Разница в небольшом: в объяснении увиденного.

Школьник знает, откуда взялись туфельки в сенном настое, знает, что никакого самопроизвольного зарождения здесь нет. Пуше утверждал обратное. Его не смущало, что «зародившаяся» из гниющей настойки туфелька чудесным образом оказывается сразу приспособленной. Она, чрезвычайно сложный организм, пусть и одноклеточный, словно чертик в коробочке, купленной в игрушечной лавке, «выскакивала» вполне «готовой».