Леонид Емельянов - Зеленые оборотни. Рассказы о хищных растениях

Здесь и дальше любопытно проследить развитие событий в ботаническом сочинении и в стихотворении Пушкина. В поэтическом изложении они выглядят так:

Сходство в действиях, как видим, почти полное.

Исследуем далее.

У Фёрша: в случае благополучной доставки опасного груза осужденных ждало прощение. Но счастье улыбалось немногим. Назад возвращался лишь один человек из десяти (от такого счастливца голландец, по его словам, и узнал о свойствах дерева). Остальные погибали от вредных испарений. От полутора тысяч загнанных сюда людей в живых через два месяца осталось не более трехсот. Спастись от летучей смерти, как свидетельствуют и другие источники такого рода, можно было только при попутном ветре, который дул бы в сторону упаса и, следовательно, относил бы от человека ядовитые газы.

Румпф, если вспомнить его труд, вообще рекомендовал подходить к дереву, лишь основательно подготовившись: закутав голову, руки и ноги платками. Иначе смельчака поразит жестокий озноб и он упадет тут же без сознания. Дальнейшее нетрудно представить.

Пушкин же рисует финал следующим образом:

Как видим, путник у него, набрав смертоносного яда, все же возвращается и умирает не сразу и не у дерева. Но грозный образ анчара от этого не только не меркнет, а проступает с еще более потрясающей силой.

Сочинение голландского хирурга, несмотря на отдельные случаи неодобрения со стороны современников (некоторые прямо называли это ложью), было переведено на многие языки. Приведенные в нем сведения мало-помалу проникли во все европейские руководства по естественным наукам и долго еще будоражили умы. Неудивительно, что каким-то образом эта ботаническая сказка дошла и до Пушкина.

Соблазнился увлекательным материалом и Томас Майн Рид, автор многих приключенческих романов. В книге «В дебрях Борнео» он посвятил данной теме целых три главы. Удивительные события происходят у него под большим деревом, где останавливаются потерпевшие кораблекрушение путешественники. Они разжигают там костер, чтобы приготовить ужин.

Дерево выглядит густым и развесистым, с ярко-зелеными глянцевитыми листьями, образующими сплошной шатер. Лучшего места для отдыха невозможно и придумать. Но очень скоро все пятеро чувствуют странную дурноту, которая выражается легким головокружением и подташниванием еще во время ужина. Тошнота постепенно усиливается, сопровождаясь все более частой рвотой. Затем начинается бред.

Совпадение сроков недомогания с окончанием еды невольно наводило на мысли, что в пище (мясе убитых накануне птиц-носорогов) оказался какой-то яд. Майн Рид пишет: «Время от времени то один, то другой, не находя себе места, поднимался с земли и брел куда-то. Но и это не помогало. Тошнота, то и дело пере ходившая в рвоту, продолжалась, голова кружилась, а ноги так дрожали и подкашивались, что, сделав несколько шагов, человек в изнеможении падал, моля Бога о смерти, которая положила бы конец всем их страданиям».

Спасение пришло с рассветом. Наблюдательный малаец, волею судьбы оказавшийся в их компании, внимательно посмотрел вверх, на крону, и все понял: источник яда не пища, а приютившее их на ночь дерево. Это был печально известный среди местного населения анчар. Люди дышали его отравленными испарениями, а дым от продолжавшего гореть всю ночь костра лишь усиливал их действие.

В конце рассказа писатель как бы приоткрывает завесу над тем, что было общеизвестно в его времена о зеленом отравителе: «Кто из путешественников после того, как его судно избороздило все моря вокруг островов Малайского архипелага, умудрился бы не знать, что такое анчар! Пожалуй, в целом мире нет уголка, где бы люди не слыхали об этом дереве, отравляющем все живое своим ядовитым дыханием: даже трава, и та не растет под ним».

Нарисованная метким пером прозаика картина сродни пушкинской. Иначе и не могло быть. Майн Рид руководствовался аналогичными источниками: рассказами бывалых путешественников и очень похожими на них сообщениями тогдашних ученых. И те, и другие в ХVIII, а многие еще и в начале ХIХ века свято верили в необычайную ядовитость упаса. Тем более что само слово это по-малайски означает «яд».

Многие мифы рухнули, когда анчаром занялись серьезные исследователи. Первым точную характеристику его дал в 1804 году французский ботаник Лешено де ла Тур. А спустя три десятилетия с небольшим, в 1835 году, другой европейский ботаник, знаток яванской флоры Ц. Блюм (иногда пишут – Блюме) подробно описал его в своем научном атласе. И поместил в нем прекрасный рисунок анчара – настоящего, а не вымышленного, растущего прямо на кофейной плантации. Самое интересное, что под ним стоит живой человек без всякой тени страха на лице. Как будто это самое обыкновенное дерево. А на ветвях преспокойно сидят птицы и не падают вниз мертвыми, «жертвами яда», как утверждал еще Фёрш.

Задержись Пушкин с написанием всего на 7 лет, и он узнал бы правду о воспетом им древесном монстре. Но тогда бы, возможно, и не родился замечательный шедевр, который до сих пор волнует наше воображение.

Стихи об анчаре, кстати, за 39 лет до Пушкина сочинил еще один поэт, дед великого Чарльза Дарвина – Эразм Дарвин. Будучи довольно известным натуралистом, он тем не менее тоже поверил в легенды об этом дереве и изобразил его чудовищный лик в поэме «Ботанический сад». На русский язык, кажется, она не переведена и до сих пор. Пушкин мог читать ее во французском переводе, поскольку прекрасно знал язык этой страны. Но это всего лишь предположение.

Теперь уже ни для кого не секрет, что анчар в природе действительно существует. И даже не один, а несколько видов. Они из того же семейства тутовых, что фикус, хлебное дерево и шелковица. Родовое название – анчар (Antiaris) им дал упомянутый выше Лешено. Худой славой, судя по всему, народная молва наделила анчар ядовитый (Аntiaris toxicaria) – стройное вечнозеленое дерево с гладким, без ветвей, стволом и красивым полушарием маленькой кроны. Оно пользуется наибольшей известностью. Листья его простые, яйцевидно-удлиненной формы. Цветки – мелкие, невзрачные, зеленовато-желтые, собраны в плотные округлые головки. Развивающиеся из них красные мясистые плоды похожи на наши маленькие груши. Их охотно едят птицы. А семенами даже лечат некоторые болезни.

Дерево распространено от Африки до Южного Китая и островов Фиджи в Тихом океане. Высота деревьев примерно такая же, как и у наших сосен, – до 40 метров. Так в справочниках. А вот профессору В. И. Полянскому в южно-китайских тропиках встречались экземпляры и посолиднее – 50-метровой высоты с мощными дисковидными корнями-подпорками, из которых местное население делало колеса, весьма прочные. Окружность такого гиганта у основания составляла около 8 метров, а в поперечнике доходила почти до трех. И таких великанов росло здесь несколько.