Ст. Кущёв - Косьбы и судьбы

«Я рад был случаю сказать ему и уяснить себе, что говорить о толстовстве, искать моего руководительства, спрашивать моего решения вопросов – большая и грубая ошибка. Никакого толстовства и моего учения не было и нет, есть одно вечное, всеобщее, всемирное учение истины, для меня, для нас особенно ясно выраженное в евангелиях» – Толстой Л. Н. «Дневник» 2 декабря. 1897.

Так же до бесконечности можно бродить вокруг «непротивления»… Стоило бы заменить рафинированное «непротивление злу насилием» хотя бы «противлением злу ненасилием», возможно, что русская история пошла бы не так окольно. Ведь снова он в «контрах»: «Я говорю, что не надо насилием противиться насилию, против меня говорят, что я говорю, что не надо бороться со злом» – Толстой Л. Н. «Дневник» 3 августа 1898.

То же – в развитии «доктрины» в сторону буддистского «неделания», отказа от… да вплоть до отказа от самой жизни. Но и здесь, если покопаться, то воскликнешь: «Да старик просто потешается над нами!». Ну, куда это?

«Для истинного движения жизни не только не нужна, но вредна внешняя суетливая деятельность… Главный вред человечеству не от праздности, от делания того, что не нужно и вредно» – Толстой Л. Н. «Путь жизни».

Сразу ясно, что вся эта история – словно из старинного анекдота о разнице между «милостивым государем» и «Государем императором»…

Кстати, хороший повод обсудить: что есть способность к историчности сознания. Не может рассуждать об истории тот, кто не имеет развитого умения «входить» во всю совокупность условий исследуемого времени; история требует равно, как воображения, так и подлинно научной опоры на факт. Толстой не понял бы нашего непонимания!

Возьмём обыденное условие общественной жизни того времени – сословный титул. Действие на окружающих одного только подозрения на высокий титул «собеседника» прекрасно описывает Достоевский в самом начале романа «Подросток»:

«….все, кто угодно, спрося мою фамилию и услыхав, что я Долгорукий, непременно находили для чего-то нужным прибавить:

– Князь Долгорукий?

И каждый-то раз я обязан был всем этим праздным людям объяснять:

– Нет, просто Долгорукий.

Это просто стало сводить меня наконец с ума…

Иным, по-видимому, это совершенно было не нужно; да и не знаю, к какому бы черту это могло быть хоть кому-нибудь нужно? Но все спрашивали, все до единого…

– Как твоя фамилия?

– Долгорукий.

– Князь Долгорукий?

– Нет, просто Долгорукий.

– А, просто! Дурак.

И он прав: ничего нет глупее, как называться Долгоруким, не будучи князем».

А вот настоящий титул: «Вчера завязался между мной и несколькими офицерами спор о ценности жалованных титулов; причем Зуев высказал без всякой последовательности свою зависть к моему титулу. В ту минуту мысль, что он считает меня тщеславным своим титулом, кольнула мое самолюбие; теперь же я от души радуюсь, что он дал подметить в себе эту слабость» – Толстой Л. Н. «Дневник» 2, 3 ноября 1853.

Вот к эдакому титулу, да личность, против которой редко кто мог устоять: «В дороге Дорошевич подчеркивал, что во многом с Толстым не согласен, не намерен ему поддакивать, и хотел поспорить с ним…. Дорошевич…. был достаточно зубастым и самоуверенным человеком, чтобы мнения своего не скрывать…. Стахович потом мне рассказывал, что Дорошевич перед Толстым "скиксовал". А на мой вопрос Дорошевич сам мне признался, что, глядя на Толстого, потерял смелость с ним спорить: "Вы бы посмотрели на его глаза"; а между тем в Толстом не было признаков «генеральства» и «самонадеянности». 42

«Горький уже в то время, когда сам Толстой и весь хор благоговейных почитателей вокруг него также считали его праведником и святым, сказал, что первое, что поразило в Толстом, это необычайное властолюбие – все должны верить так, как он. Такой победительный задор, с которым он вступал в борьбу за свои убеждения, раньше проявлялся в его чисто светском, бытовом поведении». 43

Понятно, что такое «непротивление» аристократа, в роду которого была в чести сугубая привычка к независимости, в каком-нибудь присутственном месте стоило многажды более самых буйных «противлении» бестолковой толпы. В его «непротивлении» независимого характера слишком много личного аристократизма, а ему казалось, что оно так и вообще должно действовать…

Или: «Однажды осенью я приехал в Ясную Поляну с ружьем и собакой; было время охоты на вальдшнепов. Толстой вспомнил старину и стал мне рассказывать, где и какие в его время бывали вальдшнепиные высыпки. В это время проходил мимо В. Чертков и, услышав, о чем мы говорим, шутливо упрекнул Льва Николаевича, что он "сам не воюет, а в военном совете участвует". Толстой прекратил разговор, а когда я после охоты хотел ему рассказать, что и где я нашел, просил об этом не говорить. После этого я ружья с собой больше не привозил». 44

Ох, уж этот знаменитый Чертков! Начётнические души – вот они, погубители рода человеческого, вот они, первые ученики, вот они, Петры и Павлы! Отравить человеку последнее удовольствие, уже только одно воспоминание об охоте! Толстой не в силах обуздывать всякого «святошу», но из последних сил держался:

«Ясная Поляна. Вчера до 12 часов играл в карты. Совестно, гадко. Но подумал: люди скажут: "Хорош учитель, играет в винт три часа сряду". И по-настоящему подумал: это-то и нужно. В этом-то настоящее, нужное для доброй жизни смирение. А то генерал должен держаться, как генерал, посланник как посланник, а учитель – как учитель. Неправда. Человек должен держаться как человек. А человеку свойственно, прежде всего, смирение, желать быть униженным. Это не значит, что надо играть в карты, если можешь делать другое, нужное людям, но значит, что не надо бояться суждений людей, а, напротив, хорошо уметь переносить их sans sourciller [не поведя бровью (фр)]» – Толстой Л. Н. «Дневник» 15 ноября 1908.

Похоже, что и просто подсмеивались, вот и сын не удержался: «Лева сказал, на меня глядя: грибы – это та же охота. Тоже жалко грибков маленьких, как и дупелей, только маленькая разница. Я промолчал, а потом думал: да, маленькая разница; но как Брюллов говорил, на то, что вот он, поправляя, чуть-чуть изменил, а все стало другое, что искусство только тогда, когда дело в "чуть-чуть", так и еще с большей. справедливостью можно сказать, что добрая жизнь начинается там, где чуть-чуть» – Толстой Л. Н. Дневник 30 июля 1889.

Кажется, не заметил….

Даже из беглого непредвзятого взгляда на интеллектуальный срез писательской деятельности Толстого, видно насколько тщательно подготавливается им собственное мнение. Всё имеет продуманное обоснование, и начинается с тщательного анализа непосредственно данной реальности и соотносящихся с ней объектов.