Вадим Дементьев - Наследники Ексекюляха. Интеллигенция Якутии

Вот, скажем, приписываемая А. С. Грибоедову (кстати, тоже „шишковисту“) „Загородная прогулка“ (1826). Лирический герой слушает русские песни в исполнении крестьян и крестьянок и предается грустным размышлениям: „Каким черным волшебством сделались мы чужие между своими! Финны и тунгусы скорее приемлются в наше собратство, становятся выше нас, делаются нам образцами, а народ единокровный, наш народ разрознен с нами, и навеки! Если бы каким-нибудь случаем сюда занесен был иностранец, который бы не знал русской истории за целое столетие, он, конечно бы, заключил из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племен, которые не успели еще перемешаться обычаями и нравами“ [2] Грибоедов А. С. Соч. М., 1988. С. 383–384. .

Замечательный документ, отражающий националистический дискурс практически во всей полноте за тринадцать лет до первых деклараций славянофилов. Очень любопытны дневниковые записи начала 1820-х гг. совсем еще юного М. П. Погодина, сына крепостного, попавшего в круг дворянской элиты. Это национализм с сильным демократическим, ксенофобским и панславистским оттенками. Например: „Как русские крестьяне любят господ своих, даже иногда и не совсем для них добрых! …Тысяч 10 или 20 подобных им людей потом и кровью доставляют им все, что они требуют, и они не совестятся кидать этого даром какому-нибудь злодею французу за ядовитое иногда, и вообще за беспутное его учение, или какой француженке за ее негодные тряпки“; или: „Говорил с Кубаревым о соединении всех славянских племен в одно целое, в одно государство. Родись другой Петр, – он найдет другого Суворова и кончен бал. С 500 00 он кончил бы дело. Главное дело – отнять у австрийцев Сербию… За остальную часть Польши у пруссаков можно отдать Остзейские губернии. На что нам этих немчурок. Должно отделить себя от всех, чтобы ни один иноплеменник не смел говорить, что он гражданин русский. Какой был бы праздник“. Так что славянофильство появилось на хорошо подготовленной почве.

Сами славянофилы, как правило, слово „нация“ не употребляли, они использовали понятие „народности“, совершенно аналогичное „нации“. Характерно, что именно в отношении славянофилов Герцен в дневнике 1844 г. употребил слово „национализм“ (это первое обнаруженное мной использование этого слова в русском языке): „…западно-либеральные головы считают национализм подпорою правительства“. В конце 1850-х гг. это слово уже фиксируется в официальных документах, скажем в 1858 г. начальник III отделения В. А. Долгоруков в перлюстрированном письме украинофила П. Кулиша находит „рассуждения в националистическом духе“.

Националистами были и западники. Особенно характерны в этом отношении В. П. Боткин и В. Г. Белинский. Кроме того, что „неистовый Виссарион“ был оголтелым ксенофобом, он в своих поздних статьях сформулировал нечто вроде теории нации: „Что личность в отношении к идее человека, то народность в отношении к идее человечества. Другими словами: народности суть личности человечества. Без национальностей человечество было бы мертвым логическим абстрактом, словом без содержания, звуком без значения… Человек силен и обеспечен только в обществе, но чтобы и общество, в свою очередь, было сильно и обеспечено, ему необходима внутренняя, непосредственная, органическая связь – национальность. Она есть самобытный результат соединения людей… Слово „национальный“ … обширней в своем значении, чем „народный“. Под „народом“ всегда разумеют массу народонаселения, самый низший и основной слой государства. Под „нацией“ разумеют весь народ, все сословия, от низшего до высшего, составляющие государственное тело“. Не слишком оригинально, но очень внятно, четко и совсем не архаично даже для сегодняшнего дня.

В пореформенной России появлялись новые направления мысли или отдельные мыслители, субидеологией которых был национализм, правда, еще так не называемый. В первую очередь здесь нужно назвать почвенничество Аполлона Григорьева, Достоевского и Страхова. Особенно характерен Григорьев, который уже достаточно откровенно, и в отличие от других традиционалистов растворял религию в народности, для него православие– „просто известное стихийно-историческое начало“, в полном соответствии с новоевропейским пониманием нации полагал, что „залог будущего России хранится“ не в крестьянстве, „а в классе среднем, промышленном, купеческом по преимуществу“. Николай Данилевский в „России и Европе“ рассуждает как заправский европейский националист (вместо слова „нация“ он использует слово „национальность“) и восхищается самим „принципом национальности“ (каждой отдельной „исторической“ национальности – отдельное государство), введенным в политику Наполеоном III: „Как бы ни были эгоистичны, неискренни, недальновидны и, пожалуй, мелочны расчеты, которыми руководствовался повелитель Франции, провозглашая национальность высшим политическим принципом, он заслуживает полной благодарности уже за одно это провозглашение, выведшее это начало из-под спуда (где его смешивали с разными подпольными революционными махинациями) на свет Божий“.

Весьма добротным теоретиком и пламенным пропагандистом национальной идеи был крупный русский юрист, либерал А. Д. Градовский, написавший, видимо, первую систематическую научную работу (1873 г.) по национальному вопросу на русском языке, в которой дал такое определение „народности“: „совокупность лиц, связанных единством происхождения, языка, цивилизации и исторического прошлого“, каждая народность „имеет образовывать особую политическую единицу, т. е. государство“ Градовский в своей публицистике отождествлял либерализм и национализм и отрицал безнациональность русского либерализма, работы его пестрят цитатами из славянофилов. Он вполне преодолел западнически-славянофильский раскол, и, по большому счету, его аргументация не сильно отличается от аргументации Данилевского.

Важнейшим событием для истории русского национализма стал польский мятеж 1863 г. В обществе бурно пробудилось национальное чувство. Боткин писал Ивану Тургеневу: „Какова бы ни была Россия – мы прежде всего русские и должны стоять за интересы своей родины, как поляки стоят за свои. Прежде всякой гуманности и отвлеченных требований справедливости идет желание существовать, не стыдясь своего существования“. В общем: права или нет моя страна, но это моя страна. Главными выразителями национального чувства в этот момент сделались Михаил Катков и в меньшей степени Иван Аксаков. Их боевая публицистика заставила растерявшееся правительство, готовое уже уступить полякам и европейскому общественному мнению, проявить волю и подавить мятеж. В. А. Маклаков вспоминает, что его отец, весьма либеральный по своим взглядам, до конца жизни продолжал относиться к Каткову с уважением. Второй раз Катков и Аксаков вместе с Погодиным и Самариным выступили слаженным хором по Остзейскому вопросу, но существенных результатов не добились, их идеи стали востребованы только в конце 1880-х гг.