Татьяна Руденко - Модные магазины и модистки Москвы первой половины XIX столетия

В 1830-х годах модные швеи просили за фасон от 60 до 100 рублей 226. В очерке К. Павловой находим пояснение: «У Madame Andre. фасон стоит вдвое дороже самой ткани» 227. Москвичи судачили о траурном платье

Екатерины Петровны Пашковой, стоившем ей 700 рублей. А.Я Булгаков восклицал: «Траурное! Заметьте, что может быть проще траура!» 228Во время масленичных балов 1847 года на представительницах высшего петербургского общества видели немало великолепных нарядов: «Изобилие и роскошь кружев – невероятны. Например: платье на К.Ю. было все кружевное на розовом чехле. И знатоки ценят это платье в 15 000 руб. асс.!» 229

По свидетельству В.Г. Белинского, самая умеренная стоимость фрачной пары у московского портного в 1834 году составляла 30 рублей ассигнациями 230. В том же году столичная «Северная пчела» сообщала: «Хороший фрак у лучшего мастера стоит ныне 150 р.» 231. Герой И.И. Панаева мечтал о фраке за 120 рублей, столько просил портной с Невского проспекта 232. Преподаватель Московского университета И.М. Снегирев в 1835 году «заказал у Отто фрак с пантал[онами] и жилеткою [за] 220 р. и дал задатку 50 р. асс.» 233.

Знание цен ограждало обывателя от неприятностей. Белинский по приезде в древнюю столицу приобрел у «дешевого» сапожника опойковые полусапожки за 14 рублей ассигнациями, «по наружности прекрасные полусапожки, но они не более двух дней были крепки. Шельма, взявши… такую цену, не постыдился употребить на… сапоги товару с изъяном. Искусно затертые, замазанные и зачищенные дыры скоро открылись. Я после узнал, что в Москве за очень хорошие опойковые полусапожки не более 6 или 8 асс. берут» 234.

Цены на изделия могли «вздуться», например, в канун государственных торжеств. В августе 1826 года состоялась коронация Николая I. «Еще с апреля месяца древняя столица наша была полна какого-то ожидания, еще с апреля она готовилась к празднествам. <���…> С ранней весны увеличилось движение во всем городе. Улицы стали многолюдны, торговля пошла шибче, и перед глазами беспрестанно мелькали то дорожные экипажи приезжающих дворян из губерний, то обозы с товаром, то транспорты с дворовыми людьми и лошадьми господ. <���…> Помню также хлопоты тетушки Александры Михайловны о костюме для театрального маскарада. Наряды в то время вздорожали ужасным образом; ни к чему, как говорится, не было и приступа, а тетушке очень хотелось быть в придворном театральном маскараде. И вот была куплена дымка, и домашния искусницы принялись за вышиванье барынина платья. Вышили оне по этой дымке по подолу гирлянду битью и по всему платью разбросали серебряныя ветки. Что это вышла за фантастическая гирлянда, так вы себе не можете и вообразить! Что-то вроде раков, которые куда-то запрятали свои шейки, а клешнями схватили друг друга за нос. Веточки имели фигуру ослиной головы с длинными ушами. Какая-то выученица madame Мегрон, Анна Чернова или Фекла Рыбакова, право не помню хорошенько, сшила из этой дымки робу для Александры Михайловны. Впрочем все это не было красиво, зато было блистательно. К тому же тетушка украсила свою голову блестящим огромным тюрбаном, к которому было приколото белое страусовое перо <���…>. Когда она оделась, весь дом пришел любоваться ея нарядами» 235.

Туалеты, сшитые за большие деньги для торжественных случаев, иногда приходили в негодность после первого же использования. Дело в том, что многие праздничные мероприятия проходили на свежем воздухе, а «гонять» тучи в ту пору еще не умели. Оперная певица Нимфодора Семеновна Семенова, отправившись 1 июля 1830 года на Петергофский праздник, «взяла с собою четыре новых великолепных платья, одно другого наряднее, которые почти все были испорчены дождем во время гулянья и на другой же день подарены кому-то за негодностью» 236.

Осенью 1817 года императорский двор пожаловал в Первопрестольную и оставался в ней вплоть до весны следующего года, все это время москвичи проводили в многочисленных великолепных балах и празднествах. Архитектор Владимир Алексеевич Бакарев вспоминал: «1 мая 1818 года день был с самого утра не только светлый, но даже жаркий. Лес, или роща Сокольничья, поле Сокольничье и все улицы, начиная от Кремля и до рощи, с 5 часов вечера в полном смысле покрыты были народом стоявшим, идущим и едущим. В Сокольниках ждали императриц. <���…> Кто ж будет сидеть дома, когда представляется случай полюбоваться, насладиться небывалою картиною? <���…> Когда мы взошли в рощу, то на главном ее проспекте не было решительно места не только остановиться, но и пройти свободно – все это ждало приезда обеих императриц. Мы своротили в сторону и едва успели оглядеться, как услышали знакомый отголосок «ура!». Мы бросились к дороге, по которой должны были ехать государыни. Но каково ж нам было: мы уже увидали экипаж их, как вдруг ударил страшный гром, за ним ворвался в рощу вихрь, начал ломать и коверкать сучья и самые деревья, потом сверкнула огненная молния, за нею удар, за ударом грома полился дождь как из ведра, а за дождем – хлопками снег! Ей-ей, нисколько не прибавил – так было в самом деле!

Надобно было видеть, какая сделалась в роще суматоха – один другого давил, всякий старался сыскать себе местечко от бури, дождя и снега; особенно были жалки женщины, которых эфирные наряды обратились в мокрые тряпки. Хорошо еще, что все это продолжалось не более 10 минут, если еще не менее» 237.

Реклама модистки Фабр. «Московские ведомости». 1868 г.

По случаю визита короля Фридриха Вильгельма Прусского император повелел устроить иллюминацию в Лефортовском дворцовом саду. В тех же записках В.А. Бакарева читаем: «Около вечерен или сейчас после их начала съезжаться публика. <���…> К пяти часам послышались отдаленные раскаты грома. Тучу за аллеями видеть нельзя было, потом сверкнула молния и за нею пошел такой дождик, что мы едва могли собрать шкалики и фонари. Публика не знала, что делать, и особенно тем более что на дорожках сделалось сыро и грязно.

Надо знать, что в сад впускали не иначе как по билетам, следовательно, публика большею частию состояла из аристократии или чиновничества и высшего купечества.

Множество дам, аристократок, поместилось в одной из галерей. их столько туда набилось от дождя и сырости, что одни других давили. Смешно было смотреть на них – та кричит: «Ах, я ноги намочила!»; другая: «Ах, Боже мой, я испортила свою шаль!»; те прочие: «Куда годится мой чепец (или) шляпка?» 238

В 1829 году Москву посетил персидский принц. В один из июльских дней ему показывали городскую пожарную команду на Девичьем поле. Во время мероприятия начал моросить дождь, который затем перешел в ливень, «однако же принц не обращал на это нимало внимания. <���…> Дам была бездна. тысяч на