Рудольф Пихоя - Записки археографа

Вторая проблема – обучение участников экспедиции – была решена наилучшим образом. Узнав о наших проблемах, А. И. Рогов предложил прочитать лекции о круге чтения.

Но появилась и третья проблема. После моего отказа от совместной работы с археографами МГУ весной 1975 г. в ректорат Уральского университета поступило письмо заместителя академика-секретаря Отделения истории АН СССР, члена-корреспондента АН СССР И. Д. Ковальченко. В этом письме был выражен решительный протест против того, чтобы Уральский университет самостоятельно вёл полевые археографические исследования. И. Д. Ковальченко был ещё и заведующим кафедрой истфака МГУ, на которой работала И. В. Поздеева. Я – старший преподаватель, диссертация в ВАКе и ещё не утверждена, а тут – один из руководителей исторической науки…

Пошел объясняться в ректорат, к проректору по науке, будущему академику А. Т. Мокроносову. Разговор получился короткий:

Вас финансирует Московской университет?

Нет, – отвечал я.

Тогда он порвал письмо и велел заниматься подготовкой к экспедиции [405].

Экспедиция 1975 г. Сылва. На могиле старообрядческого старца о. Ефрема

Экспедиции как 1975 г., так и 1976-го были очень важны – они заложили основы организации полевых археографических исследований в Уральском университете.

Число участников экспедиций быстро росло. В экспедиции 1974 г. участвовало 10 свердловчан, в 1975 г. – 23, в 1976-м – 36, в 1977 – 44 человека, что сразу же делало её самой крупной в стране. Требовалось тщательно спланировать будущие маршруты экспедиционных отрядов (как правило, двух-трёх); необходимо было подготовить начальников небольших экспедиционных групп из двух-трёх человек, где старшим был участник, имевший два-три года экспедиционного опыта; закладывались традиции экспедиционного быта, которые сплачивают людей. Экспедиция держалась на О. А. Мельчаковой, Η. П. Парфентьеве, Н. А. Мудровой, В. И. Байдине, А. Г. Мосине, Л. А. Бруцкой, А. Т. Шашкове, А. А. Гриненко, Е. П. Пироговой… Этот список можно было бы с лёгкостью продолжить. За каждым были несколько экспедиционных сезонов, организационный опыт и ответственность, научная проблематика и увлечённость.

Рос фонд рукописных и старопечатных книг, а вместе с этим росло понимание, что культурная традиция старообрядчества – это отнюдь не традиционная культура крестьянства. В условиях Урала книжно-рукописная традиция лучше сохранялась на заводах – Невьянском, Нижне-Тагильском, Нижне-Иргинском, Черноисточинском, Висимском, в сёлах, прежде приписанных к заводам. Исследования в окрестностях Верхотурья доказали, что в православной среде не только не сохраняется книжная культура прошлого, но и обычные исторические предания встречаются намного реже. Старообрядчество же оказалось чрезвычайно пластичным: сохраняя верность религиозным традициям, восходящим к XVII в., оно прекрасно приспосабливалось к изменяющимся экономическим условиям. Это отличало наши подходы к изучению старообрядчества от тех, которые развивались в МГУ, Пушкинском Доме, в Сибирском отделении АН СССР, где старообрядчество было связано с культурой крестьянства.

Мне пришлось изменить предмет своих учёных занятий – не без сожаления переключиться с Древней Руси на историю Урала. Надо было руководить дипломными работами по проблематике лаборатории, формулировать темы для научных исследований выпускникам, а для этого требовалось заниматься изучением истории Урала XVII-XVIII вв.

Книжно-рукописная традиция Урала всё больше вписывалась в контекст общекультурных процессов, происходивших в России. Это, в свою очередь, требовало применения новых подходов к исследованию книг гражданской печати и светской рукописной традиции XVIII в. К этому времени уже были выявлены библиотека Нижнетагильского Выйского училища, восходящая к личной библиотеке Н. А. Демидова, рукописные тексты литературных переводных сочинений эпохи Просвещения. В университете археографам читали лекции специалисты из Москвы и Ленинграда: Ю. К. Бегунов, А. X. Горфункель, И. Ф. Мартынов. При том, что это были разные люди, несомненен был их профессиональный опыт и знание книжного репертуара XVIII в. [406]

В конце 1976 г. в Москве состоялась первая Всесоюзная конференция по полевой археографии. К этому времени, всего за три года, в хранилище археографической лаборатории УрГУ было собрано около 500 рукописных и старопечатных книг. Благодаря поддержке ректората на конференцию с докладами прибыла целая делегация: вместе со мной были Η. П. Парфеньев, В. И. Байдин, О. А. Мельчакова, Н. А. Мудрова, Е. П. Пирогова. В сущности, именно на этой конференции произошла научная «легитимация» полевой археографии в Уральском университете, что было тем более важно после конфликта с МГУ. Там я познакомился с Η. Н. Покровским. Он попросил взять на работу двух его учеников – А. Т. Шашкова и Л. Куандыкова [407].

Я, в свою очередь, попросил его о возможности начать наши полевые исследования в Тюменской и Курганской областях.

Анатолий Тимофеевич Шашков был принят в штат лаборатории, и вместе с ним пришло серьёзное исследование истории зарождения и распространения старообрядчества в Сибири XVII в. С начала 1977 г. с лабораторией сотрудничает прекрасный филолог, представительница новосибирской школы археографии Л. С. Соболева. С 1977 г. часто читал лекции свердловским археографам, оказывал неоценимую помощь в научных исследованиях Николай Николаевич Покровский.

С этого времени стала практиковаться стажировка участников экспедиции в МГУ, в Историко-архивном институте, в Институте истории, филологии и философии СО АН СССР. Бесценной была помощь профессора А. И. Комиссаренко, в кружке которого занимались наши студенты, в практике были постоянные научные консультации С. О. Шмидта, А. И. Рогова, А. А. Амосова, Η. Н. Покровского, Л. X. Горфункеля.

Осуществить задачу вхождения в систему археографической специализации было бы невозможно без поддержки ректоров Историко-архивного института С. И. Мурашова, Η. П. Красавченко, декана истфака МГУ Ю. С. Кукушкина. Всем им – моя искренняя благодарность.

Я глубоко убеждён: без широких научных контактов, без стремления понять логику других научных школ и направлений не может сформироваться сколько-нибудь жизнеспособное направление в науке.

Нужно сказать, что фактически с 1976-1977 гг. сложилась своеобразная, чрезвычайно продуктивная, да и удивительно по- человечески комфортная обстановка в лаборатории и экспедиции, объединявшая примерно сорок-пятьдесят человек в Свердловске, друзей и партнёров в Ленинграде, Новосибирске, Москве, Перми, Шадринске, Кирове, Челябинске, Ярославле, Сыктывкаре. Тогда в университетах много говорили о «физтеховском принципе» обучения: студенты-старшекурсники, дипломники руководили научными исследованиями младшекурсников, дипломников консультировали аспиранты, а тех, в свою очередь, – доценты и профессора. Так и было в археографической лаборатории УрГУ, с той лишь разницей, что на верхних ступенях этой образовательной лестницы вначале шли наши коллеги из других научных центров. Я глубоко признателен Η. Н. Покровскому за консультации в подготовке моей докторской, он же руководил кандидатской работой А. Т. Шашкова. Кандидатской диссертацией Η. П. Парфентьева (по древнерусской музыкальной культуре в уральской традиции) руководил А. И. Рогов из Института славяноведения АН СССР, диссертацией Н. А. Кривовой (по социальному протесту горнозаводского населения XVIII в.) – А. С. Орлов (МГУ). А позже началось и самовоспроизводство: научными руководителями и консультантами диссертаций стали Η. П. Парфентьев, Е. М. Главацкая, В. И. Байдин, А. Т. Шашков, П. И. Мангилев, Л. А. Дашкевич, И. В. Починская и др.