Людмила Иванова - Персонажи карельской мифологической прозы. Исследования и тексты быличек, бывальщин, поверий и верований карелов. Часть 1

– В Святки ходили на прорубь слушать?

– Ходила я…

– А кого там все слушают? Крещенскую бабу?

– Дак кто-то там есть. Крещенскую бабу слушают.

– А ты видела Крещенскую бабу?

– Видела.

– Расскажи о Крещенской бабе.

– О Крещенской бабе то скажу, что мы поехали на рыбалку утром. Проехали около десяти километров: лежит, [думает] там на берегу.

– Это было зимой или летом?

– Весной. Она сидит там на берегу, волосы расчесывает… сидела, сидела, ну, как человек. А мы вправду, кто это так рано здесь! Всё приближаемся к ней, подходим, почти как к ручью у школы подошли. Всё ближе, как подпустит. Смотрела, смотрела да как плюнет и в воду плюхнулась. И как пошли волны. Смотрим: вот-вот перевернёт лодку. Потом как понеслась, только с пути уходи!

– Хорошо плыла?

– Так плыла, так плыла туда. Мы тогда здорово испугались.

– Сколько вас было?

– Четыре человека.

– И все видели?

– Все видели. А как там в Нильмагубе, мы ходили к одной женщине, умерла родственница, там /на кладбище/ четыре креста. Мы спрашиваем: «В одно время умерли?» Они говорят, что в одно. Весной, когда вытаскивали невод, попался ребёнок этой хозяйки /воды/. Тогда берут они этого ребёнка, взять надо, говорит одна из женщин, а другая говорит: «Давайте мы не будем его брать, а то беда будет». А он как пищит, рычит, по-дурному верещит, будто на свой лад. Тогда как начало лодку раскачивать – это мать. И выпустили в озеро. И легли спать днём. И видят во сне эти женщины: «Вы взяли у меня ребёнка, а я у вас троих возьму». И осенью пошли за ягодами, а там камень на пути – тут лодка перевернулась, тех троих /взяла хозяйка воды/, а одну женщину оставила, ту, которая говорила: «Не берите!» Они есть на самом деле, они есть. Не говорите, что нет. Они совсем как люди.

ФА. 2511/13. Зап. Лавонен Н. А., Коски Т. А. в 1977 г. в д. Кестеньга от Кондратьевой М. А.

От гнева Крещенской бабы спасают горшки

20

– A eikö se Vierissän akka teiltä mitä kysyny?

– Ei. A mie muissan sen vielä, kun olin pikkaraisena, nin sitä diadinkä oli sen muamo, ni hän rupei striäppimäh, nin siitä työnsi lapšet kuuntelomah. No nin kun siitä, kun siitä kun tullah jyrytetäh ne lapšet, mitä keritäh. Kun kuuntelomah ruvettih, nin kun kierrettih, kun vesi nousi kolmannella kertua, ni se sen kera iče nousi, sen vien kerralla.

– Vierissän akka?

– No, ni kun ašetutah tullah, ni kun akka juokšou, pani puat piäh… Yhellä ei ehtin panna, nin piän leikkai.

– Ken puat pani piälle?

– Muamoh. Ni kun niät šie… puat ne männäh jotta piät ne männäh, ni kolme tytärtä jäi eloh, a nelläš mäni, ei kerinnyn sillä patua… Se on ihan tosi.

– A jos se mitä kysyis, ni pitäykö vastata, vain olla vaiti?

– Ei ni mitä, ei šuvače ni istuvan ni puajivan. Ei ni mitä kun eli sie mänet huilušša, ei niin, ni ruatau pahua. Onnakko čikko da veikko oltih, vielä muissan, kun yksi mäni aitan lukkuh, se mäni veikko, a čikko mäni lehmän šarveh kuuntelomah.

– А эта Крещенская баба у вас ничего не спрашивала?

– Нет. А я, помню, ещё маленькая была. А моя тётя (жена дяди) начала стряпать, а детей отправила слушать /к проруби/… И вскоре оттуда они прибегают, гремят, стучат эти дети, что есть сил!… Они, оказывается, начали слушать, обвели круг вокруг того места. Тут вода поднялась, уже в третий раз и на этот раз она сама поднялась с этой водой.

– Крещенская баба?

– Да, Крещенская баба. Они как прибежали, женщина быстренько им горшки на голову. На одну не успела надеть, ей голову отрезала.

– Кто горшки на головы надел?

– Мать. Ну как они оттуда прибежали… Горшки вместо голов пойдут. Вот и три дочки остались в живых, а четвёртая умерла. Не успела ей надеть. Это истинная правда.

– А если она что-то спросит, надо ей отвечать или нет?

– Нет, ничего. Не любит ни сидящих, ни говорящих. Никого.

Или с ума сойдёшь, или чего плохого сделает. Я помню, кажется, сестра и брат были, так один пошёл к замку амбара – это брат, а сестра пошла к рогу коровы слушать.

ФА. 2511/14. Зап. Лавонен Н. А., Коски Т. А. в 1977 г. в д. Кестеньга от Кондратьевой М. А.

21

Avannolla käytih kuundelomah Vierissän akkua, šiitä kun lähettih kuundelomah, ni šiitä kun kierretäh še avanto, ni šiitä vuotetah, kuni še tulou šiitä. Kun tulou, šiitä vesi tulou, ni avanto kohahtau, kun tulou šieltä hän. Hän ei nouže termällä, tänne mualla. Šanou, kyžytäh jotta: “Kal’l’isko on… Vienassa luukkuo kilo?

…Häneltä kyžytäh, vetehizeltä. A hän ei ni mitä virka, ei ni mitä. Paissah, paissah šiitä kyžytäh, mitä hän šielä šanou, šielä, šiitä tuaš kyžytäh: “Nu kallisko on…“

A yhen kerran kun lähettih kešen kuundelomatta poikeš avannolta, šiitä muamorukka šanou, oma muamoni šanou, jotta kun lähettih avannolta kuundelomašta niin kun tuldih, juoštih pirttih. Akka: vetehini tulou, še jälkeh muka! Nu. Akka: “Nyt tulou vetehini!“ Kaikilla pani puat piähä, maitopuat. Šilloin maitopuat oldih. Šiitä še tuli, puat piäššä: “Piät šuan šuajessa! Piät suan šuajessa!“ Kuin monda oli, kaikilda otti puat piäštä. Vetehini! Šiitä ei avannolla lähetty kuundelomah.

– A jos ei ollut patoja pannun piäh?

– Šiitä piät olis kiskon. Vot!.. Oli, oli! Vierissän kešellä kun muinen šanottih kuunneldih, oli ylen strašno, oli. Avannoilla kun mäntih, meččenini, še peldoaittah, peldoaittoih kuunneldih, kačo, oli ylen strašno… Pahua kun tullou ka… Šiitä kuunneldih ruhkatukulla. Uutta vuotta vašše pirtti kun pyyhittih vaštahakua. Miän muamorukka niitä tiesi… Muamorukka mäni pihalla, ruhkatukulla pihalla kuundelou.

Šitä šiitä mitä kuuluu. Kun tuli ših ruhkatukulla: “Mänin, – šanou, – labiemella muldua lykättih, jotta hirvie“. Tuattorukkan kuoli, šiitä tuatto kevyällä kuoli, Ruadenčan aikana. Hän kuuli: “Niin, – šanou, – hautua kaivetah jotta hirvie, – šanou, – peskuo lykitäh, labied vain helätäh. Ei, – šanou, – tule tänä vuotena hyvyä“. Hän Uutena vuotena kuundeli, ruhkat pyyhki ta fartukalla vei ta šielä kuundeli.

– A minne hän ruhkat heitti?

– Šinne i heitti, missä kuundeli šielä, i eini mitä pie ottua enämpi… Hiän vielä šanou šiinä niitä šanoja.

На прорубь ходили слушать Крещенскую бабу. Ну вот, как пойдут на прорубь, обведут круг вокруг проруби и потом ждут, когда она /Крещенская баба/ придет оттуда. Перед тем, как придет, вода поднимется, прорубь всколыхнется и потом она оттуда выходит. Она сюда, на пригорок, на землю, не поднимается. Говорят, что спрашивают: «Дорог ли в Архангельске килограмм лука?»

У него спрашивают, у водяного. А он ничего не говорит, ничего. Разговаривают, разговаривают, потом спросят, что он там скажет, потом опять спрашивают: «Ну, дорог ли…»

А однажды как пошли от проруби, не дослушав – об этом мама-покойница рассказывала, своя мама рассказывала. Как ушли от проруби не дослушав, домой пришли, забежали в дом. Женщина: «Водяной следом идет!» Ну. «Сейчас водяной придет!» Женщина всем надела молочные горшки на голову. Тогда горшки для молока были. Тот пришел, горшки на головах: «Головы добуду! Головы добуду!» Сколько было, у всех горшки с голов снял. Водяной! Больше не ходили на прорубь слушать.

– А если бы горшки не надела на голову?

– Тогда бы головы оторвал. Вот!.. Было, было! В Святки, говорят, когда раньше слушали, очень страшно было. Когда на прорубь ходили, когда к полевым амбарам, слушать, это было очень страшно… Плохое как придет, дак… Потом еще слушали на куче мусора, перед Новым годом, полы как подметут… Наша мать-покойница знала это… Пошла она на улицу, на куче мусора, на улице слушает – что там слышно будет… «Пришла, – говорит, – [будто] лопатой бросают землю, аж страшно». Потом отец, покойничек, умер, отец весной умер во время Радоницы, а она слышала: «Так, – говорит, – яму копают, что страшно, песок бросают, лопаты только звенят. Не будет, – говорит, – в этом году хорошего». Она в Новый год слушала, мусор подмела, в фартуке отнесла да слушала.