Филипп Эльмих - Золото для революции

– А, корреспондент? – живо воскликнул голос. Тут же запоры были отомкнуты, и меня пригласили войти.

Женщина оказалась высокая, плотная, с коротко остриженными рыжими волосами, и – этого я не ожидал – совсем не старушка.

– Бабульку думали увидеть? – спросила она ехидно. – Плохо же у вас, журналистов, с математикой. Я вам писала, что я правнучка, вот и возраст у меня не совсем старческий. Тем не менее я – последняя в роду Васильевых. И считаю своим долгом восстановить доброе имя хорошего человека. Садитесь.

И мне придвинули стул – жесткий, с прямой спинкой.

Женщина села напротив и, очевидно, ожидала моих извинений. Я смешался, не зная, с чего начать. Почему-то я испытывал неловкость. Хозяйка квартиры тоже не желала приходить мне на помощь. Она сложила руки на животе и смотрела мне прямо в глаза.

– Я понял, вы считаете меня виновным в публикации непроверенных данных? – наконец спросил я.

– Именно так, – сказала женщина и снова замолчала.

– Но я все проверил, я документ за подписью комиссара Васильева держал в собственных руках, – слабо возразил я. – Клянусь, это подлинный документ, архивный.

– Хорошо, клянитесь, – сказала женщина и положила передо мной какую-то книжку.

Я опешил.

– Это Уголовный кодекс, – пояснила она. – Положите на него руку и клянитесь. Как, готовы?

– Клянусь, – пробормотал я, уже плохо соображая.

Разговор, как мне стало совершенно ясно, складывался неудачно. Такого в моей практике еще не было.

– Полную формулу, – потребовала хозяйка.

И я вынужден был дважды или трижды повторить, что клянусь говорить правду и только правду, и ничего, кроме правды.

Некоторое время после этой экзекуции женщина молчала, потом поглядела все так же пристально и выдавила:

– Будем считать, что вы были введены в заблуждение. Постараюсь развеять все ваши сомнения.

Вот теперь хозяйка поставила на стол чашки, блюдца, прочую посуду, и разговор перестал походить на допрос или заседание суда. Женщина тоже немного смягчилась и перестала сверлить меня ледяными глазами; напротив, вдруг оказалось, что она умеет улыбаться, а ее глаза могут смотреть с интересом и вниманием. Мне пришлось рассказать предысторию, связанную с поисками следов старого клада. Потом я деликатно опустил глаза:

– Если каким-то образом оскорбил ваши родственные чувства, прошу меня извинить. Но я пользовался подлинными документами. Может быть, мой комиссар Васильев просто однофамилец вашего прадеда?

– Не думаю, – покачала головой хозяйка. – Мой прадед был как раз специалистом по таким вот делам. В первые годы советской власти ему пришлось принимать участие во многих расследованиях, он ездил по всей европейской части страны. Конечно, в основном это были Центральная и Южная Россия, но он бывал и в Петрограде, и в Москве. Мама рассказывала, что его нередко вызывали к Дзержинскому, он даже с Лениным говорил. Жаль, от того времени писем не осталось, а вот начиная с середины двадцатых годов семейных документов немало. Мой прадед, между прочим, в три музея сокровища вернул, которые были выкрадены, он описывал несколько усадеб и ценности направлял в музеи. Только одно сокровище ему так и не далось полностью…

– Какое? – быстро переспросил я.

– К вам это отношения уже не имеет, – усмехнулась хозяйка. – Махновское.

– Махновское? – не поверил я своим ушам.

– Да, – не замечая моей реакции, сказала женщина. – Он всю жизнь за ним гонялся. Несколько тетрадок исписал. Погиб из-за него…

«Надо же, – думал я, – вот и новый подарок судьбы. Махновское золото – да, это очень интересно. Но разрешат ли мне воспользоваться этими тетрадками и восстановить хронологию поисков?» Впрочем, мне не пришлось уговаривать хозяйку – она сама предложила мне ознакомиться с записями своего прадеда. Специально на такой случай у нее имелись ксерокопии семейных документов. Но прежде чем отдать эти бесценные свидетельства времени в мои руки, она посвятила меня в долгую и сложную историю семьи Васильевых.

Ее прадед, Николай Иванович Васильев, был из тех людей, которые в своей жизни всего добились собственными силами. Он родился в 1885 году в семье многодетного священника, достаток которого был ниже даже, чем у местных крестьян, и перед молодым человеком был один путь – идти в семинарию. Васильев мечтал стать сыщиком, так что ему пришлось бежать сразу после выпуска. Он попробовал себя в разных профессиях, был даже матросом на речных судах. Потом ему удалось каким-то чудом поступить на юридический факультет, но из-за левых убеждений скоро он учебу оставил.

Как раз во время первой русской революции он встретил молоденькую барышню, эсерку, и женился на ней. Сын Николая Ивановича по имени Федор родился в 1907 году; в 1928-м он тоже женился, и у него родилась дочь Татьяна, мать моей корреспондентки, а в 1950-м появилась на свет и сама Анастасия. Своего прадеда она никогда не видела, впрочем, как и деда: первый погиб в 1936 году, а второй – во время войны.

О прадеде ей рассказывала мать, но все со слов своей матери. Из этих рассказов вырисовывался образ честного и отважного человека, настоящего героя. Анастасия Кирилловна иным его себе и представить не могла. А мои статьи этот образ искажали. Анастасия Кирилловна пыталась прочесть тетрадки своего прадеда, но мало что поняла. Эти тетрадки кочевали вместе с семьей Васильевых, а затем Зоткиных, по всей стране – от крохотного городка Луганска до Ташкента, где семья была во время войны, а затем по гарнизонам, где нес службу Кирилл Зоткин, отец правнучки Васильева. Однако, как рассказала мне женщина, их никогда не вынимали из чемодана. Анастасии Кирилловне не пришлось долго заниматься розыском – старый черный чемодан хранился в комнате на шкафу. Кроме тетрадок в нем оказались два семейных альбома довоенной поры, книги по юриспруденции и награды прадеда.

– Там все так переплетено! – сказала она, вручая мне ксерокопии документов. – То речь идет о Махно, а то о каком-то кирасире или помещиках из-под Смоленска. Прадед, очевидно, записывал то, что считал нужным, а как в этом теперь разобраться, не знаю, ведь спросить-то не у кого. Вам придется самому докапываться до правды. Если бросили тень на его светлое имя, то попробуйте восстановить истину. Мне вашего опровержения не нужно. Кто будет опровержение читать? И в суд за клевету я вас не поведу, потому что тоже, кроме меня и вас, о его решении никто не узнает. А если вы напишете по этим материалам, как мой прадед возвращал золото своей стране, так много людей прочтет. Таким образом, вы тот ущерб, который ему нанесли, отработаете. Таково мое решение. Согласны?

Конечно, я был согласен. Да и что мне еще оставалось делать?