Димитрий Чураков - Становление советской политической системы. 1917–1941 годы

Оказывается днем 26 октября ему пришлось председательствовать на совещании товарищей (то есть заместителей) министров Временного правительства, находившихся тогда в Петрограде. В ходе совещания, узнаем далее из его письма, он указал на необходимость после потери Петрограда организовать сопротивление большевикам в Москве и просил наделить в данной связи его соответствующими полномочиями. «Эти полномочия были даны, и 27 утром я был в Москве, где в самом разгаре шло восстание. Прямо с вокзала я приехал в городскую Думу, где заседал Общественный комитет (КОБ – Э. Щ .) с В. В. Рудневым во главе. Выяснив положение, тогда большевики занимали уже Кремль, – продолжал С. Н. Прокопович свой рассказ, – я вызвал в городскую Думу командующего войсками покойного Рябцова (так называл не только Прокопович, но и некоторые другие авторы, фамилию полковника – Э. Щ. ). Я спросил его, как он мог допустить занятие Кремля. Рябцов ответил мне, что он как военный может лишь исполнять приказания гражданских властей. Ни Временное правительство, ни Общественный комитет в Москве прямых приказаний вступить в борьбу с большевиками ему не давали. Тогда я, опираясь на данное мне собранием товарищей министров полномочия, отдал ему приказ занять Кремль. Рябцов исполнил приказ, и Кремль был занят, но нашего положения это взятие Кремля не улучшило. Против большевиков дрались 1 500 юнкеров, 200 добровольцев, студентов и гимназистов, и несколько сот офицеров, – сообщал далее автор письма. – Кроме того извне к нам пробился батальон в 160 человек. Всего было несколько более 2-х тыс. человек».

Данные о численности антибольшевистских сил в Москве С. Н. Прокопович сопоставил с количеством одних только офицеров там же зарегистрированных вскоре Советской властью. Таковых насчитывалось около 30-ти тыс. «Таким образом, Москва пала не столько благодаря силе большевиков, – делал он вывод из этого сопоставления, – сколько благодаря нашему бессилию. Очень большой резерв сил, могущих быть на нашей стороне, бездействовал. Против Временного правительства восстали и слева, и справа. В Москве правые открыто тогда говорили: “Лишь бы большевики свергли власть Временного правительства, а там уже справиться с ними будет легко”. В стане правых я видел в эти дни чуть не открытое ликование по поводу “молодцеватости” большевиков».

При таком положении вещей оставалось одно: понять весь ужас для России дикого танца двух разрушительных сил, правой и левой и перестать мечтать о спасении Москвы. Тем не менее, все шесть дней боя я пробыл безвыходно в городской Думе и в Александровском училище».

Все что касается деятельности самого Прокоповича в критические дни большевистского восстания как в Питере, так и в Москве, то ее характеристика в письме, не вызывает серьёзных сомнений в достоверности.

В эмиграции в ту пору находилось немало свидетелей и участников событий, о которых вел речь С. Н. Прокопович, и ни у кого из них никаких сомнений о достоверности информации, содержащейся в его письме, не возникло.

Несколько иначе обстояло дело с его суждениями относительно причин, по которым Временное правительство проиграло схватку за власть с новыми претендентами на нее – большевиками. Версия, которую отстаивал вернувшийся в годы эмиграции от политики к своим занятиям по экономической истории России маститый ученый, не была плодом его собственных раздумий. Дело в том, что гораздо раньше его сформулировал и тщетно пытался отстаивать ее, как мы уже убедились в этом, не только А. М. Никитин, а также почти одновременно с последним А. Ф. Керенский, но она сколько-нибудь серьёзной поддержки ни у современников описываемых событий, ни у последующих поколений представителей российского зарубежья пореволюционной волны, как известно, не получила.

В завершающей части своего ответа в редакцию газеты Прокопович нашёл необходимым пересказать интригу, связанную якобы с совещанием общественных деятелей Москвы во главе с Н. Н. Щепкиным и присутствующими на этом совещании Прокоповичем и приехавшим от атамана Каледина штабс-капитаном Соколовым, интригу, предпринятую тем же господином П. В-овым против экс-министра продовольствия последнего состава Временного правительства. «На этом совещании, – цитировал письмо своего недоброжелателя С. Н. Прокопович, – якобы было доложено предложение Каледина прислать с Дона военную помощь для подавления «большевистской авантюры» в Москве, но от последней участники совещания отказались». В своем ответном письме в редакцию, касаясь этого случая Прокопович дважды подчеркнул, что он не только не присутствовал на таковом совещании, но даже услышал о нем впервые в Париже несколько лет спустя от представившегося ему капитана Соколова, которого он до того совершенно не знал. «Думаю, – продолжал он, – возможно, это совещание находится в связи с весьма странным предложением, сделанным мне на третий или четвертый день восстания в Москве четырьмя общественными деятелями от имени каких-то «общественных кругов». Эти лица предложили мне, единственному министру, уцелевшему от ареста, объявить себя диктатором и обещали в таком случае поддержать меня. Поддерживать же Временное правительство в целом они не хотят. Я объяснил им, что ни к каким авантюрам не чувствую склонности. Во всяком случае, более чем странно то обстоятельство, что штабс-капитан Соколов как посланник Каледина ходил во время восстания к каким-то общественным кругам и не сделал соответствующих предложений ни мне, ни Рябцеву. Если это предложение было официальное, то нужно было его сделать лицам, официально действующим от имени Временного правительства».

А таковыми применительно к Москве в дни большевистского выступления он, как видим, признавал только себя и полковника Рябцева.

Конечно, можно было бы упрекнуть бывшего министра в стремлении приподнять свою роль в организации борьбы с большевиками в судьбоносные часы апогея «красной смуты» в старой столице России, являвшейся по образному выражению В. И. Ленина вторым после Петро гра да «ударным кулаком пролетарской революции» в стране. Но тот факт, что никто из противников большевистского октября не решился оспорить мнение Прокоповича по данному случаю, лишает нас оснований ставить под сомнение в целом достаточную степень достоверности той информации, что в политических кругах российского масонства, к которым был причастен с конца XIX века Сергей Николаевич, может квалифицироваться в качестве строго конфиденциальной. Вероятно, огульные наветы одного из представителей открыто монархистски настроенной части российской эмигрантской закулисы столь сильно задели реноме видного отечественного ученого и активного политического деятеля, что он в пылу перебранки, так свойственной российской эмигрантской среде, невольно пренебрёг правилом клятв «вольных каменщиков» строго хранить тайны масонских лож, нарушение которых влекло за собой «усыпление», то есть изгнание из рядов масонского братства лиц, виновных в этом.