Игорь Орлов - Советская повседневность: исторический и социологический аспекты становления

На это обратили внимание Карло Гинзбург и Карло Пони, писавшие о наличии достаточных оснований для утверждения, что «большой успех микроисторических реконструкций находится во взаимосвязи с возникающими сомнениями по поводу известных макроисторических процессов» [Ginzburg, Poni, 1985]. Христиан Майер, усматривая причины возникновения интереса к микроистории в «определенном общественном и политическом опыте современности и недавнего прошлого», следствием этого считал «ослабление» «идентификации с более крупными общностями, будь то нация или государство, крупные партии, профсоюзы или прогрессистские движения» [Meier, 1990. S. 120, 122]. Это и породило внимание к микроистории, которое определялось интересом к «малым жизненным мирам», в центре которых расположен отдельный человек.

Однако такое внимание определялось не только вышеперечисленным. Конституирующим фактором направления стала и собственная динамика внутринаучных противоречий и событий, и прежде всего вызов, брошенный социальной истории этнологией и культурно-антропологическими исследованиями (о примате динамики внутринаучных противоречий и развития в возникновении микроисторических взглядов см.: [Schulze, 1988]). Представители нового – микроисторического – направления пересмотрели ряд базовых положений классической социальной истории. Во-первых, внимание было сосредоточено на поведенческих типах, посредством которых конституируются и меняют форму идентичности коллективов. Новизна подхода заключалась в том, что в классическом варианте только констатировались те или иные характеристики социальных групп, а микроисторики предложили перевести социоисторический анализ в сферу воссоздания множественных и гибких социальных идентичностей, которые возникают и разрушаются в процессе функционирования сети тесных связей и взаимоотношений (например, конкуренции или солидарности) [Кузнецова О.В., 2002. С. 181].

Во-вторых, было пересмотрено понятие социальной стратегии. Отказ от функционалистского подхода обусловил стремление микроисториков реконструировать пространство как можно большего количества судеб. По мнению Ю.Л. Бессмертного, микроистория – это прежде всего «антифункционалистская история, в которой, хотя и признается значение объективно существующих структур в жизни и поведении людей, исходят из возможности каждого из них всякий раз по-своему актуализировать воздействие этих структур» [Бессмертный, 1995. С. 12]. Основой микроисторического подхода становится не измерение свойств, абстрагированных от исторической реальности, а интегрирование и сочетание между собой возможно большего числа подобных свойств, чем достигается обогащение социального опыта. Но предпочтение, отдаваемое индивидуальному, не означает противопоставления социальному: это просто иной способ подхода к социальному через взаимоотношения индивидов. Французский историк Жак Ревель определил микроисторию как стремление изучать социальное не в качестве объекта, обладающего некими свойствами, а как комплекс подвижных взаимосвязей конфигураций, находящихся в процессе постоянной адаптации к меняющейся реальности. Например, Дж. Леви ввел понятия «неуверенность» и «ограниченная рациональность» при исследовании стратегии крестьянских семей на рынке земли в XVIII столетии.

В – третьих, изменилось понятие контекста. Если раньше он служил средством аргументации (создавал представление об общих условиях, в которых помещалась изучаемая реальность) и отчасти включался в исследовательское поле в целях интерпретации, то в рамках микроистории прозвучал призыв обратить внимание на многообразие опыта и социальных представлений, с помощью которых люди конструируют мир, т. е. речь шла об отказе от глобального контекста в пользу реконструкции множества контекстов. «Зачем упрощать, когда можно сделать более сложным» – эти слова стали своеобразным девизом микроистории. В рамках нового направления упор был сделан на локальные действия, чтобы показать проходы и лазейки, которые оставляет открытыми любая система вследствие общей несогласованности, т. е. было предложено двоякое прочтение социального контекста. С одной стороны, его оценивали как место, где «странный» с виду элемент нормализуется и обретает скрытый смысл и когерентность системе. С другой стороны, «конструировался» контекст, в котором внешне аномальное или невнятное действие могло быть осмыслено только тогда, когда выявлены несоответствия социальной системы, казавшейся унитарной [Леви, 1996. С. 181–182].

В-четвертых, было пересмотрено понятие масштаба исследования, который становится средством особой стратегии познания. Изменение фокусного расстояния означало изменение не только размеров, но и формы и содержания объекта исследования. То есть важен не выбор того или иного масштаба, а сам принцип его изменения. Кроме того, масштаб выступает как важная характеристика контекстов социального взаимодействия [Леви, 1996. С. 185; Ревель, 1996а. С. 239–242, 246–247, 252].

Вместе с тем нельзя не учитывать, что микроистория с ее интересом к небольшим историческим объектам ставит перед исследователями и методологическую проблему генерализации собранных сведений и наблюдений, способа включения изучаемого объекта в более широкий социальный контекст (см.: [Ковальченко, 1995а, 1995б]). Отсюда критика мнимой неспособности микроистории к теоретическим обобщениям в силу того, что она занимается «мелкими» историческими предметами, а не «крупными», к которым относятся вопросы структуры общества и политической истории в целом, т. е. происходило смешение масштаба предмета познания с масштабом перспективы познания.

Микроистория поставила под вопрос иерархию как объектов исторического исследования, так и задач исторического познания. Очевидно, что не существует каких-либо непреодолимых противоречий между «малой» и «большой» историей. Приверженность к бытовым деталям и к истории локального общества никоим образом не исключает выхода как на масштабные исторические взаимосвязи, так и на обсуждение общих исторических проблем.

Еще Зигфрид Кракауэр в 1969 г. отметил, что лучшее решение в плане примирения микро- и макроистории было предложено Марком Блоком: постоянное «лавирование» между ними. Из этого Кракауэр выводил «закон уровней» (дискретности реальности): никакое заключение, касающееся определенной сферы, не может быть автоматически перенесено на более общую сферу [Гинзбург, 1996. С. 221]. В своем посмертно опубликованном труде «История. Предпоследнее» Кракауэр в защиту многообразия подходов в исторических исследованиях сформулировал тезис о «негомогенной структуре» исторического универсума: «Мы узнаем о прошлом недостаточно, концентрируясь на макровеличинах. <���…> Чем больше удаление, тем труднее историку понимать исторические феномены, которые достаточно специфичны и бесспорно реальны» [Kracauer, 1969. S. 115]. Кракауэр признавал за крайними подходами к истории право на реконструкцию «истории в целом», но отмечал также свойственное каждому из них в соответствии с масштабом исследования соединение четкости и расплывчатости.