Александр Смыкалин - Перлюстрация корреспонденции и почтовая военная цензура в России и СССР

(Январь 1816 г.)

…Нелепости московские подобны пожару, которого ни вода, ни все усилия остановить не могут. Что в опровержение их не доходит сюда, все то не прекращает их, а как будто подогревает. Умолкнут на минуту и потом с новой дерзостью распространяются. В последние дни прошедшей недели нелепости, разглашаемые по городу, по существу своему заслуживают, однако же, некоторого внимания. Например, сказывали мне, будто из Петербурга получены известия о строгостях по военной части и что во дворце на дверях найдены сделанные мелом надписи «1812 год», что гр. Аракчеев для того назначается президентом Гос. Совета и Комитета Министров, что государь не желает заниматься гражданскими делами, и что гг. министры гр. Аракчееву по всем делам докладывать будут; что министр юстиции не хочет сему подвергнуть себя и потому идет в отставку. К сим слухам можно бы присовокупить и другие, менее значущие, но все они почти к тому клонятся, чтобы обратить неудовольствие и недоверчивость к тому, что в правительстве происходит, а чтобы придать вероподобие в сем случае, то всегда возобновляют прежний припев, что Д. П. Трощинский, [32] Министр юстиции с 1814 по 1817 г. который и не останется в службе, на новые введения не согласится. Как будто он из всех государственных людей – мудрейший и один в состоянии управлять всею империей, разумеется, старообрядчески, ибо его почитают непримиримым врагом всего нового. Все сии разглашения, хотя в самом деле и ничтожны, но распространение их порождает суждения; последние бывают иногда так дерзки, что, конечно, заслуживают быть остановлены. К несчастью Александра Петровича Тормосова [33] Московский главнокомандующий. при всех добрых качествах своих не довольно имеет силы побуждать строптивых властью своею, а полиция вообще так слаба, что обратила на себя по всем отношениям негодование. Всяко желая прослыть добрым, о том только и думает, как бы снисхождением нажить доброжелателей, а буйные головы, пользуясь тем, забывают всякие пристойности и переходят границы. Здесь, в Москве, в обществах никогда, кажется, не существовало такой ненависти к лицам, в правительстве первые места занимающим, и сие расположение никто не скрывает, видя, что оно не останавливается, ибо нет лица, на счет которого не говорили бы даже публично самых оскорбительных речей. Сия дерзость поставила меня вчерашний вечер в самое неприятное положение в доме тестя моего. Тут нашелся некто Ф. М. Полторацкий, который, ругая все, что только можно, русское, сказал, наконец, что у нас и людей нет, кому бы что поручить можно было, и что вообще Россия в таком варварстве, что это приводит в жалость и что мы должны признавать пред целым миром, что мы всем просвещением, которое имеем, обязаны французам. Таковое, самыми наглыми и дерзкими речами на счет русских и государственных лиц подкрепляемое суждение заставило меня забыть всю благопристойность, тем более, что оно объявлено было вслед почти по прочтении, можно сказать, боговдохновенного манифеста, в первый день года последовавшего, и который у многих извлек слезы благодарности к господу и чувства удивления к государю, и в котором именно употреблено выражение на счет Парижа что он есть гнездо разврата. Я признаюсь, что сказал посему сему офранцуженному малороссиянину такие вещи, которые и генерал-бас, родитель его, пропеть не умел бы и которые подкреплены были всеми при том. Дерзость открывает всегда повод к таким суждениям, а дух Христов, толь обильно излиянный спасителем на помазанника своего и через него изливаемый на подвластных ему подданных, сильно остервеняет дух сатаны, который так укоренился в сердцах космополитов и санкюлотов, философия XVIII в. и для нравов тлетворный Париж (sic!). Горестно сказать, что немногие радуются о царе своем и о благоденствии, которое правление его обещает, читая последние две пьесы: Акт союзный [34] Акт Священного Союза, заключенного осенью 1815 г. и обнародованного в России только 25 декабря этого же года. и Манифест 1816 г. Большая часть не только его находит ничтожным, на проповедь похожим, но даже смешным, и только что с сохранением некоторой благопристойности то объявляют. Вот, почтеннейший благодетель мой, каким духом лучшее общество наше напитано.

Сегодня К. был у меня и спрашивал, правда ли, что тариф все разрешающий подписан, что сие весь город утверждает. Я показал ему одно число последнего собственноручного письма вашего и сказал, что в сем письме нет о том ни слова, и он заключил, что сие все… вздор из большой книги московского вранья. Другой посетитель из сиятельных и украшенных уверял меня, что министерство внутренних дел отошло к министерству полиции и что г. Калинин сделан главным директором почт. Слухи о возвышении и восхождении министра юстиции не вообще, однако же, равную во всех радость производят, ибо здесь стали уже известны некоторые пристрастные его действия, особенно же по делу кн. Белосельской с купцом Стариковым…

Вот, почтеннейший благодетель, что ум мой осужден ежедневно слышать, а сердце, слыша, скорбеть. Не могу того скрыть от вас, как по беспредельной моей к вам любви, так и по чувствам верноподданных… государя нашего, к которому преданность ваша сердечная равно мне известна. Остается всеми, принадлежащими к … молить и просить господа сил и всякие мудрости, чтобы он отца отечества нашего укрепил и осиял ими и дал ему совершить великое дело восстановления государства, которое, быв в продолжение нескольких лет терзаемо внешними врагами, изнуряется не менее того внутренними, у которых отечество – чрево, а побуждения – всякого рода и нравственные и физические сладострастия.

Анализ приведенных выше писем показывает, что перлюстрация корреспонденции в начале XIX в. принимает всеобъемлющий характер и является важным элементом политического сыска в России. Об этом свидетельствует последнее, 8-е письмо Д. П. Рунича к О. П. Козодавлеву, которое, по сути дела представляет собой политический меморандум об умонастроениях в Москве и С.-Петербурге в 1815 – начале 1816 г.

Обращает внимание на себя и тот факт, что почтовое ведомство было подчинено Министерству внутренних дел, выполнявшему контрразведывательные функции.

Еще 5 сентября 1805 г. предполагалось на время отъезда Александра I в действующую армию создать принципиально новый орган «высшей полиции» – межведомственный комитет, который в делопроизводстве называли либо «Комитетом по делам высшей полиции», либо, по дате создания «Комитетом 5 сентября 1805 г.». В его состав должны были войти министры военно-сухопутных сил, юстиции и внутренних дел.

Основная цель «Комитета 5 сентября 1805 г.» – сбор информации в отношении умонастроения людей «для принятия разумных мер к восстановлению безопасности». Казалось бы, ничего особенного в этом нет, но вот способ получения этой информации, мягко говоря, был противозаконным. Законолюбивый император фактически санкционировал перлюстрацию.