Альвин Каспари - Покоренный Кавказ (сборник)

– Знаю, – сказал горец, – но я хотел только тебя о том предупредить для успокоения моей совести, потому что, живя при тебе, был тобою доволен и обещал всегда тебя слушаться; итак, я теперь чист перед тобою, предупредил тебя; теперь пойду убью врага, а там за Кубань в абреки.

– И потом придешь воевать против меня с абазехами, – с негодованием заметил начальник, – за мою хлеб-соль! Хороша благодарность! Я уже заметил, что тебя сманил султан их, приезжавший из-за Кубани к нам на воды.

– Нет, никто не мог бы сманить меня, – с жаром ответил юноша, – и я всегда буду тебе верным, но не могу оставаться в ауле: кровь на нашем семействе; каждая девушка нас осмеет, и никто не пойдет ни за меня, ни за брата. Я непременно должен убить недруга.

И, несмотря на увещания, он ушел с твердой мыслью выполнить свой кровавый план.

Но его уже коснулась иная жизнь, ему стали понятны законы любви, милосердия и прощения; в молодой душе началась тяжелая борьба старых и новых принципов: то любовь к начальнику одерживала верх, то вспыхивало сознание долга, наложенного обычаем. Наконец добрые чувства одержали верх, но, измученный, в тоске, мучимый угрызениями совести оттого, что он не выполнил адата, горец не в состоянии был оставаться в ауле и пришел к своему начальнику, где и слег в горячке.

– Вот до чего довела любовь к тебе, – сказал он, лежа в госпитале, – я умираю среди чуждых мне христиан; выведи меня отсюда и дай мне умереть в горах.

Чтобы успокоить больного, его отдали на руки единоверцев, и молодые силы победили его болезнь, но на всю жизнь на лице его запечатлелась глубокая дума, и нога его больше не ступала на почву родного аула. В этом случае мы имеем пример человека, значительно уже отставшего от своего и познакомившегося с иным миром, но в горах заветы старины стоят твердо до сих пор, а каких-нибудь сто лет тому назад горец и помыслить не мог отказаться от дела, раз последнее вызывалось адатом. Отказывались только трусы, малодушные и ничтожные в нравственном отношении людишки, лица же с характером, с понятием о долге выполняли последний с сознанием своего достоинства и, со своей точки зрения, были правы.

Не следует забывать, что обычай кровомщения сложился еще в те времена, когда горские общества не имели никакой организации. Старики ведали лишь дела общины, предоставляя каждому члену ее в частных делах поступать как заблагорассудится; в распри, семейные дела и проч. никто не вмешивался до тех пор, по крайней мере, пока эти частные дела не мешали общественным интересам. При таком порядке вещей, разумеется, должен был воцариться полный произвол: богатый и сильный мог безнаказанно угнетать бедного и слабого, нахальный – скромного и т. д., зная, что никто с ними ничего не поделает; вот тут-то месть за оскорбление или убийство и являлась несколько сдерживающим фактором; это, в сущности говоря, был мир на ножах и постоянно оставаться в таком положении не мог, а потому в народе понемногу выработался своеобразный кодекс с массой параграфов, устанавливавших законность мести в тех или других случаях. Войдя в обычай, этот кодекс сделался непреложным законом и, как это ни странно, явился сдерживающим элементом среди горцев.

Дело в том, что во многих случаях за смерть, увечье, ранение или оскорбление мстителем являлся не только ближайший родственник или, вернее сказать, наследник, так как право или обязанность мести переходила по старшинству, но часто обязанность мести переходила на целый род. Понятно, что родственники всегда старались не доводить двух соперников до серьезной вражды и стычек, так как в случае убийства одного из них на родственников взваливалась куча обязанностей. Это – с одной стороны, с другой – естественное желание возмездия удовлетворялось этим кодексом. Как у нас, так и у горцев оскорбление жены, матери, сестры и дочери не могло кончиться иначе как кровью; только у нас это делается вежливо, в присутствии четырех свидетелей, а в Дагестане оскорбленный выслеживал оскорбителя, как дичь, и по окончании дела во всеуслышание объявлял о нем, и его одноаульцы считали, что он поступил вполне честно – по адату.

Как ни странно, но следует сказать, что кровная месть – вещь далеко не заурядная и не так часто бывала, как это принято думать.

Многие воображают, что горцы только тем и занимались, что резали друг друга по адату, но на самом деле эти случаи бывали сравнительно редко, во-первых, потому, что горцы, зная страшные обязанности и права кровомщения, старались, насколько возможно, избегать поводов к ссорам, а во-вторых, потому, что во многих случаях допускалось примирение настолько полное, о котором мы, христиане, даже не можем помыслить.

Возьмем пример. В какой-нибудь семье убивают сына. Убийца должен сейчас же скрыться во избежание немедленного мщения; его родственники тоже временно скрываются на те несколько дней, которые необходимы для отдачи последнего долга убитому; затем они посылают к родственникам убитого депутацию, состоящую из одного или нескольких духовных лиц, а также именитых жителей с просьбой явиться им с повинной головой.

Н. Семенов так описывает дальнейшую процедуру:

«Депутация, явившись к родственникам убитого, почтительно сообщает им о цели своего прихода, выражая надежду, что те, к кому они пришли, не откажутся поступить со своими обидчиками согласно существующим искони обычаям. Люди неблагоразумные могут отказать депутации в ее просьбе, и тогда ищущие примирения посылают другую депутацию; но люди разумные и справедливые после более или менее продолжительных колебаний изъявляют готовность принять просьбу о прощении, и депутация объявляет об этом родственникам „канлы“. („Канлы“, или по-аварски „кысаз“, буквально значит „кровник“, то есть тот, над которым тяготеет мщение.)

Эти последние, извещенные о снисходительном принятии родственниками убитого их просьбы, спешат явиться к ним в дом в сопровождении значительного числа именитых жителей и, повидавшись с ними, в знак искренней приязни передают им установленные обычаем подарки (алым).

Таким образом, совершается примирение родственников канлы с родственниками убитого. Убийца же с момента убийства до момента примирения с родственниками его жертвы не должен ни брить, ни стричь волос на голове – в знак скорби и раскаяния.

Убийца же через примирившихся родственников своих и почетных и влиятельных жителей ходатайствует у родственников убитого о позволении ему явиться к ним для принесения раскаяния и испрошения прощения. Когда родственниками убитого изъявлено согласие принять от канлы просьбу о прощении, последний отправляется в дом их. Ему предшествуют почетные лица селения, а также именитые люди, приглашенные из других селений, и вместе с ними духовные лица. Сзади других идет убийца; он без папахи и без оружия; его ведет за руку мулла. Рядом с убийцею идут его родственники без оружия и с обнаженными головами.