Коллектив авторов - Югославия в XX веке. Очерки политической истории

Подлинное – т. е. когда уже нечего требовать – отношение западных союзников к Сербии особо наглядно проявилось как раз во время арьергардных боев сербов на двух фронтах. Все просьбы сербского руководства о помощи остались гласом вопиющего в пустыне. Реальной поддержки не последовало. И, действительно, зачем ее оказывать – как заметил еще в начале войны британский посол в Париже лорд Берти, «сербский вопрос не таков, чтобы сражаться из-за него» 49. Тот же Ллойд Джордж констатировал: «Сербия была оставлена союзниками на произвол судьбы» 50.

Но наибольший цинизм во время «Сербской Голгофы» в отношении гибнущих сербов проявили «новые друзья» – итальянцы, которые, как мы помним, желали «получить гарантию, что Сербия будет вместе с Италией продолжать войну против Австро-Венгрии вплоть до ее гибели». Так вот, когда обескровленные остатки сербской армии появились на албанском побережье, то обещанной итальянскими «союзниками» продовольственной помощи и кораблей для эвакуации не было. Мало того, Консульта откровенно оттягивала их предоставление 51. И это – когда австро-венгерские войска, после капитуляции Черногории, стремительно настигали сербов. В январе 1916 г. генерал Жозеф Жоффр писал Аристиду Бриану, что «препятствия всякого рода, чинимые итальянским правительством эвакуации сербских войск, могут привести к потери части этой армии» 52. Не того ли в тайне и желали в Риме, полагая ее опасной для своих интересов в Албании и Далмации? Так, по крайней мере, рассуждал сербский посланник в Петрограде Мирослав Спалайкович 53. А генерал Пиарон де Мондезир на полном серьезе поинтересовался у генерала Бертолли: «Ваше превосходительство, объясните – вы за сербов или против них» 54.

Ситуация складывалась катастрофическая, и тогда 5 января генерал М.В. Алексеев подал Николаю II записку: «Сербский военный агент сейчас передал мне телеграмму». Она «хорошо характеризует положение остатков сербской армии и отношение к ним Италии, затаенные мысли этой державы, объясняющие ее действия. Дипломатия Согласия бессильна что-либо сделать, чем-либо помочь. Спасти доблестные остатки сербской армии, которая еще сослужит великую службу Союзу, может только державное, настойчивое слово Вашего Императорского Величества президенту Французской республики и английскому королю. Гибель сербских солдат ляжет позором на Францию и Англию, в руках коих были все средства, но не было желания, или было много веры в одного из союзников – Италию, который этой веры не заслуживал» 55.

Такое «державное и настойчивое слово» императора (причем, не без скрытой угрозы) прозвучало и положило-таки конец столь откровенному рецидиву «священного эгоизма» [81]– итальянские и другие союзные корабли начали перевозить сербов на Корфу 56…

Здесь снова остановимся и постараемся обобщить сказанное.

Итак, в 1915 г. союзники, вместе с Сербией, потеряли Балканы. Историография СССР упрекала за то «крайнего шовиниста» Н. Пашича, который сорвал все усилия по вовлечению в войну Болгарии (профессор Ф.И. Нотович) 57. Современная отечественная литература гораздо более взвешенна. «Предполагаемая комбинация была для Сербии неприемлемой, а потому и мертворожденной» 58, – совершенно справедливо утверждает профессор В.Н. Виноградов. И соответственно – «антантовская дипломатия безнадежно запуталась в межбалканских противоречиях и выглядела пассивной, будучи не в силах сдвинуться с мертвой точки» 59. Именно она и есть главный виновник поражения. Но спрашивается, был ли хоть какой-нибудь выход из тупика? Думается, что все-таки был. И находился он в прямой связи с югославянской программой сербского правительства, точнее – с возможностью ее реализации.

Сама же эта программа, по крайней мере в первый период войны, носила более геополитический, чем идеологический характер и была тесно связана с «македонским вопросом». До тех пор, пока у сербского руководства теплилась надежда на то, что при определении дальнейшей судьбы югославянских территорий Австро-Венгрии (прежде всего побережья) союзники учтут интересы Сербии, оно было готово пойти навстречу настойчивым просьбам из Лондона, Парижа и Петрограда и уступить часть Македонии Болгарии. Но как только римский кабинет выдвинул претензии почти на все восточноадриатическое побережье, и, что самое главное, Антанта в Лондонском договоре с ним согласилась, сербское правительство резко изменило ориентацию и дезавуировало свои прежние обещания. «Мы выбираем Македонию!» – стало лозунгом его новой линии, с которой оно не свернуло вплоть до трагических дней октября 1915 г. Югославянская программа на время потеряла для него свою актуальность. Мотивы столь радикального поворота от готовности территориального «обмена» к ставке на сохранение status-quo лежали в сфере геополитики. Как инструктировал Пашич своих диппредставителей за границей в июне 1915 г., согласие на передачу Македонии в настоящий момент чревато тем, что «для нас был бы закрыт путь в Салоники…. и в этих условиях любое болгароитальянское соглашение легко могло бы лишить нас свободного выхода к морю и контакта с другими народами» 60.

Таким образом, совершенно очевидно, что, именно бескомпромиссность Италии в геополитических амбициях, ее стремление добиться максимального их удовлетворения порождали столь же бескомпромиссную позицию сербского руководства в отстаивании «своей» Македонии. «Чем больше Адриатическое побережье подпадет в руки Италии, тем крепче сербы будут стоять за сохранение сообщений с Салониками» 61, – пророчески писал князь Трубецкой еще в декабре 1914 г. И далее резюмировал: «Если Италия почувствует себя вполне свободной в своих действиях, она может создать положение, которое значительно осложнит наши непосредственные задачи умиротворения на Балканах» 62. Политика «священного эгоизма», провозглашенная А. Саландрой, явилась, следовательно, главной причиной провала всех попыток союзной дипломатии привлечь Болгарию к войне на стороне Антанты [82].

О том, что это было именно так, свидетельствует тот же Трубецкой. «Со своей стороны убежден, – доносил он Сазонову, – что удовлетворение притязаний Италии на Далматинское побережье не отвечало бы жертвам и задачам нынешней войны. Если же нам удалось бы ограничить компенсации Италии до Полы (. хорватск . Пула, город-порт на полуострове Истрия. – А.Ш) и соответственно расширить приобретения Сербии, то, несомненно, мы могли бы поставить ценой этого требование земельных уступок Болгарии» 63. И это требование, как представляется, в конечном итоге было бы исполнено.

Для усиления нашего предположения обратимся к Пашичу. В начале августа 1914 г. он говорил, что «сербское правительство станет уступчивее, если получит обещание о выходе страны к Адриатике» 64. Полгода спустя, в феврале 1915-го, сербский премьер еще более категоричен: «Пашич сказал, между прочим, что на линию Вардара сербы согласны, но что можно было бы пойти и дальше (выделено нами. – А.Ш), если бы болгары облегчили задачу уступок, и если также сербы получат возможность направить общественное мнение в сторону будущих расширений на менее неопределенных, чем доселе, основаниях, особенно, что касается Далматинского побережья» 65. Что, собственно, и требовалось доказать…